Книга Манхэттен по Фрейду - Люк Босси

Фрейд вспомнил объяснения Гупнина о «панацее» алхимиков. Он отвел взгляд от лица Германа и посмотрел на перламутровые кубки и жгуты на руках Грейс.

— Рабочее помещение алхимика делится на две части, — объяснил Герман, проследив за взглядом психоаналитика. — Лабораторию, где с помощью тигелей и реторт проводятся опыты, и ораторию, где молят Бога о даровании просветления и приносят жертвы в виде священной пищи.

Герман показал на распростертое тело Грейс. Фрейд увидел, как в руке архитектора, рядом с обнаженным запястьем молодой женщины, сверкнуло лезвие ножа. Он все понял.

Герман собирался пролить кровь Грейс.

А затем выпить ее.

Фрейд заставил себя посмотреть на собственные колени, пытаясь абстрагироваться от ужаса происходящего. Нужно применить все свои знания, чтобы проникнуть в суть убийственной стратегии Германа.

Ритуал, который он собирался совершить, был вариантом упоминавшейся Юнгом мистической свадьбы и также имел сексуальную окраску. Герман полагал, что кровь обладала магическим могуществом и ассоциировалась с менструациями или потерей девственности.

Но был в обряде и первобытный, досексуальный смысл: церемония напоминала о тотемных празднествах некоторых древних племен. Герман собирался преисполниться жизненной энергии своей племянницы подобно каннибалам, съедавшим могущественного вождя деревни или вражеского племени.

Столь примитивный импульс, несомненно, исходил из самых истоков формирования его психического развития.

Из желания, которое все определило.

Из первоначального искушения.

Из той необычной страсти, которую Герман испытывал к своему брату, например. Тесное сообщничество, которое он хотел создать между собой и братом, нарушило появление Клуба. Любовь, вывернутая наизнанку, как перчатка, превратилась в ревность, а затем — в паранойю. «Я люблю тебя» превратилось в «Я тебя ненавижу», а потом в «Он преследует меня».

Но до желания обладать братом было еще одно, еще более раннее, более тайное желание.

Желание обладать матерью.

Грейс внешне походила на Люсию Корда. Ей было примерно столько же лет, сколько ее бабушке, когда та зачала Германа…

Выпив кровь Грейс, старший Герман хотел впитать в себя сущность матери, которая предпочла ему младшего сына.

Фрейд вспомнил, как один ребенок пожелал посадить свою мать в котел и сварить ее. «Тогда у меня будет тушеная мать, и я смогу ее съесть», — сказал он.

Преждевременная смерть Георгия Корда, искателя золота, оставила Германа в безраздельной власти травмированной матери, превратившейся в чересчур требовательную мачеху. Душевно выхолощенный, недооцененный, он взрастил в душе семена параноидальной зависти к младшему брату, который получил в наследство и волшебное могущество отца, и бесконечную любовь матери.

Месть Германа созрела согласно неумолимой логике подсознательного: став алхимиком, он занял место отца, а завладев Грейс, занял место матери.

Размышляя о том, как подступиться к этому отвратительному и одновременно необычному психологическому материалу, Фрейд заметил, что Герман насыпает в колбу белый порошок и размешивает его золотой ложечкой.

— Теперь, доктор Фрейд, я воздам должное вашим очаровательным «Дополнительным сведениям о действии коки», — сказал он, улыбаясь. — Чтобы вам церемония понравилась еще больше, я вас и вправду угощу несколькими граммами Cocanium muriaticum.[20]

Герман подошел к Фрейду и поднес к его губам полную колбу.

— Вы, должно быть, спрашиваете себя, почему до сих пор живы… Только потому, что вам нужно время, чтобы полностью осознать ту замечательную роль, которую вы сыграли в моем триумфе.

Фрейд резко дернулся, но понял, что его усилия освободиться ни к чему не приводят. Герман расхохотался, затем свободной рукой достал длинный кинжал и провел лезвием по бороде своего пленника.

— Пейте, доктор!

Фрейд почувствовал, как сталь прижалась к его шее. Он выпил.

— Вы мне и после смерти послужите, — сказал Герман. — Когда полиция найдет вас окоченевшим, с пулей в виске, с наркотиком в крови, она решит, что великий врачеватель мозга потерял голову. Что он без памяти влюбился в свою пациентку — можете на меня рассчитывать, я дам все необходимые показания на этот счет — и, не вынеся отказа, в припадке безумия убил ее, а затем покончил жизнь самоубийством. Прелестная психоаналитическая сказка! Доктор Фрейд, судьба вашей науки по эту сторону Атлантического океана решена…

В грязной одежде, пропитанной зловонием, напоминавшем о мучительном путешествии по сточным трубам, задыхающийся Кан примчался к Утюгу. Он подошел к охраннику и показал свой жетон со словами:

— Полиция. Я должен подняться на верхние этажи.

Оглядев его с головы до ног, новый служащий покачал головой, взял «люгер», лежавший на столе, и направил оружие на Кана, который удивленно попятился.

Но насмешливая улыбка охранника неожиданно превратилась в болезненную гримасу. Оказавшийся у него за спиной человек быстрым и точным движением сжал ему шею. Охранник рухнул на пол, даже не успев оказать сопротивление. Карл Юнг усовершенствовал свою технику странгуляции.

— Мне понадобилось ужасно много времени, чтобы взломать замок в туалете пряжкой от ремня, — сказал он.

— Где Фрейд? — спросил Кан.

— Он на двадцатом этаже, и я опасаюсь худшего!

Не медля ни секунды, Кан устремился к лифту, но оказалось, что тот не работает.

— Лестница!

Они начали подниматься на двадцатый этаж пешком.

— Я узнал его руки, когда он меня душил, — сказал Юнг. — Это Герман Корда.

— У нас есть против него улики, — сообщил Кан, ускоряя шаг.

— Как и Август, Герман в детстве перенес травму, — проговорил Юнг, перепрыгивая сразу через две ступени. — Но, поскольку он является личностью, поддающейся влиянию, результат в его случае стал другим. Наш анализ был верным, мы просто перепутали человека…

— Сейчас это уже неважно, — заметил Кан, удивляясь, как Юнг в таких условиях умудряется еще и разглагольствовать.

— Из-за харизмы брата у него развился комплекс неполноценности, усугубленный всепожирающей завистью, — прибавил Юнг.

На двенадцатом этаже Кан, задыхаясь, остановился, чтобы отдохнуть несколько секунд и отдышаться.

— Да еще это полумистическое отношение к матери, — продолжал Юнг. — Как и Август, Герман лелеет гордую мечту воздвигнуть для Люсии храм. Но он делает его из плоти, из своей и чужой.

— Вы не хотите немного помолчать? — Кан с трудом переводил дух. — Вы меня утомляете больше, чем эта лестница.