Книга Война на истощение - Владимир Дудченко

Полещук промолчал, вспомнив свою мальгу, засыпанную попаданием лишь одной авиационной ракеты. Ракеты, а не 500-фунтовой бомбы!

— Все нормально, сынок, — успокоил его седовласый полковник, приобняв за плечи. — Выдюжили Отечественную, выдюжим и эту, египетскую! Мать ее так!

…Капитан Агеев сидел возле входа в блиндаж. Рядом — его каска. Все дымилось, из воронок рядом исходил удушливый запах сгоревшего тротила. Агеев молча посмотрел на подошедшего Полещука и опустил голову. Он уже не чувствовал палящего африканского солнца, он не чувствовал ничего. Со стороны Большого Горького озера задыхались в непрерывных гудках сухогрузы. Вдалеке громыхала артиллерия, война на канале продолжалась…

* * *

Хагай Леви аккуратно проверился и почти подошел к месту закладки. Это было в Гелиополисе и Леви, чертыхаясь про себя, стал внимательно рассматривать прохожих. Со стороны — араб в грязной галабийе с кошелкой в руке был совершенно естественным и органичным элементом каирской улицы. Но только не в этом квартале Гелиополиса, откуда таких, как он, полиция безжалостно гнала. Негоже богатым египтянам смотреть из окон на нищих попрошаек! Леви об этом догадывался, поэтому чувствовал себя здесь не очень уютно. Но дело прежде всего, думал он, дернув молнию кошелки, чтобы были видны терракотовые фигурки древних богов Египта. И это было лишним, понимал Леви, какой богатый идиот польстится на покупку Анубиса, якобы добытого из захоронения Долины царей?

Он поставил кошелку на землю возле акации и опустился на корточки, еще раз проверяясь. Все чисто, ничего подозрительного. Леви поднялся, одернул длинную галабийю и, не спеша, направился к дому, справа от которого в металлической ограде должна была лежать маленькая кассета, завернутая в клочок газеты.

Леви протянул руку, достал сверток и быстро сунул его в кошелку. Вот и все, подумал он, и… обомлел. Навстечу ему шел тот самый русский переводчик, которого он почему-то не решился убить в пустыне под Рас-Гарибом. Русский явно увидел, что я что-то взял с ограды, подумал Леви, а возможно, узнал и меня… Надо его кончать!

— Устаз,[126]вы меня не узнаете? — спросил израильтянин, преградив путь русскому.

Тот непонимающе остановился, внимательно посмотрел на Леви и сказал:

— Не знаю, и знать не хочу! Пошел вон, васих![127]

— Я тебя предупреждал, чтобы ты больше никогда не попадался на моем пути! — зловеще сказал Леви. — Помнишь?

— Барра![128]— повысил голос юноша и посмотрел по сторонам в надежде увидеть полицейского. Но в этот полуденный жаркий час улица была почти безлюдной. Лишь где-то вдалеке маячили фигуры редких прохожих. И он, ненавидяще, уставился на высокого наглого феллаха в клетчатой куфии на голове, из-под которой жестко сверкали необычные серо-голубые глаза. — Пошел вон!

— Ладно, — осклабился феллах. — Не хочешь узнавать — не надо!.. Тогда купите Анубиса, устаз! Клянусь Аллахом, настоящий, из самого Луксора! Вот посмотрите, хадритак! — И Леви пошире распахнул створки своей кошелки, предлагая посмотреть.

Русский удивился мгновенной перемене в поведении странного незнакомца и непроизвольно наклонился над кошелкой, чтобы посмотреть на настоящего Анубиса. Это было последнее, что он увидел в своей короткой жизни: израильский спецназовец, быстро оглядевшись, мгновенным, давно отработанным движением рук свернул ему шею…

Леви огляделся, потом подтащил труп к ближайшей акации и усадил его, прислонив головой к стволу.

— Зеу зе,[129]русский переводчик, — сказал он про себя, еще раз глянув на неподвижное тело у ствола акации. — Я тебя дважды пожалел… А теперь не могу… Прости меня, русский!

И Хагай Леви быстрым шагом направился к перекрестку. Он торопился в свою грязную лачугу в Булаке, чтобы проявить пленку и отправить шифровку в Моссад…

Глава восьмая

14 часов продолжались вчера воздушные и наземные бои в зоне Суэцкого канала. Египетская авиация совершила налеты на израильские позиции в северном и южном секторах канала. Как передает агентство МЕН, в 18 часов по местному времени египетская артиллерия открыла концентрированный огонь по позициям противника. Израильтянам нанесены большие потери в живой силе и технике.

(Каир, 16 мая, ТАСС)

…Резкая боль от удара в грудь и ослепительный свет электрического фонаря. Чьи-то руки грубо сдергивают меня с койки.

— Кус уммак! Йа хайван!!! — выкрикиваю я арабские ругательства и тут же осекаюсь, получив пару болезненных ударов чем-то тяжелым в спину.

Мне швыряют овероль и заставляют одеться. Яркий свет слепит глаза, я быстро одеваюсь, боромоча ругательства и по-прежнему не понимая, что происходит и кто так грубо со мной обращается.

— Ялла! Барра — выходи! — произносит кто-то по-арабски и меня бесцеремонно выволакивают из блиндажа.

В едва брезжащем свете раннего утра недоуменно разглядываю неизвестных. Их двое. Камуфляжная пустынная форма, каски в такого же цвета чехлах, короткие автоматы… «Узи» — мгновенно определяю я систему оружия, и для меня все становится понятным: израильский десант.

— Рух — пошел! — говорит мне один из десантников, перебросившись несколькими фразами на иврите со своим напарником и больно ткнув дулом автомата в мою спину.

Ну, вот и кончилась командировка в Египет, думаю я, шагая со своими конвоирами по выщербленной бетонке бывшего аэродрома в сторону КП роты. Слава Богу, что хоть не прирезали сонного в блиндаже… Ну, раз не убили сразу, значит, я им зачем-то нужен. А куда подевался Юра Агеев?!.. Мой взгляд натыкается на окровавленный труп египетского солдата, ничком лежащий возле тропинки, чуть дальше — неподвижные тела еще нескольких бойцов — сколько их, разобрать трудно — я вижу беспорядочно сваленные друг на друга трупы, и нервный спазм страха мгновенно схватывает низ живота.

«Неужели все спали? Что сделают со мной?» — продолжаю я задавать себе вопросы и проклинать извечную арабскую беспечность. Ни хрена не помогли алжирцы, констатирую я, — а ведь мы им сколько раз говорили о возможной высадке десанта именно здесь, на стыке двух армий…

…По знакомым ступенькам, пинаемый конвоирами, я скатываюсь в просторный блиндаж, где несколько часов назад кипела боевая работа, и мы задыхались от клубов пыли и мелкого песка, взметенных взрывами авиабомб. Опершись на руки, я пытаюсь подняться, но конвоиры не дают мне это сделать, и под ударами их ботинок я утыкаюсь лицом в грязный земляной пол. Я мычу от боли и выталкиваю из разбитого рта крошево зубов вместе с песком и кровью. Звучит короткая фраза на непонятном иврите и шум удаляющихся шагов. В наступившей тишине слышу слово «встать», произнесенное по-арабски.