Книга Соблазнительница - Стефани Лоуренс

Они держались с таким же высокомерным превосходством, как и их братец, и язычки у них были под стать.

Она не слышала, о чем шла речь, но когда Порция, подняв брови, что-то резко ответила одному из юношей, да так, что лицо у него вытянулось, Амелия поморщилась.

К счастью, прежде чем она почувствовала себя обязанной спасти юных бедолаг от пытки, которую те сами на себя навлекли, сквайр закончил свои дела с Люком и встал. Миссис Джингольд обменялась виноватой улыбкой с Минервой и поднялась со стула.

— Пойдемте, мальчики. Нам пора.

Несмотря на все, что пришлось им претерпеть, уходить юнцам не хотелось. К счастью для них, родители не обратили на это внимания. Все общество вышло на крыльцо. Порция и Пенелопа забросали сквайра вопросами, выказывая к нему пылкий интерес, в котором отказали его сыновьям. Миссис Джингольд уселась в коляску; один из сыновей взял в руки вожжи, а другой вскочил, как и его отец, в седло.

Эшфорды помахали гостям на прощание и вернулись в дом. Минерва шла с Эмили и Энн; Люк исчез в полумраке холла. Пенелопа и Порция хотели тоже войти в дом, но Амелия посмотрела в сторону псарен.

— Я пойду проведаю Галахада. Наверное, ему и его братьям и сестрам хочется порезвиться. — Она посмотрела на девочек: — Почему бы вам не пойти со мной? Я уверена, что мисс Пинк простит вам, если вы задержитесь на полчаса.

— Простит, если мы скажем, что были с вами, — ответила Пенелопа. — И потом вы не можете уделить внимание всем щенкам. Их там слишком много, чтобы одной управиться со всеми.

— Вот именно. — Порция устремилась к ним от дверей. — И они еще совсем беспомощные.

Амелия воспользовалась подвернувшейся возможностью.

— Кстати, о беспомощных щенках… — Она подождала, пока обе девочки посмотрят на нее. И смотрела на них, пока до них не дошло и они, переминаясь с ноги на ногу, не отвели глаза.

— Ну они же такие несносные! И слюнтяи. — Пенелопа презрительно посмотрела в ту сторону, куда уехали Джингольды.

— Возможно, но они же не нарочно. И есть разница между вежливой холодностью и жестокостью. — Амелия посмотрела на Порцию. — Можно было бы вести себя с большим пониманием.

— Они оба старше нас — следовало бы им быть поумнее и не мечтать о нас, как они это делают. — Порция вздернула голову. — А то они, похоже, всерьез вообразили, что нам лестно такое раболепие.

Младшего брата у них не было, и Эдвард, и Люк были намного старше. В этом плане у Амелии было гораздо больше опыта, чем у них. Она вздохнула, взяла за руку Пенелопу, затем Порцию и потянула их к усыпанной гравием дорожке, ведущей вокруг дома.

— Может быть, они и старше вас годами, но в понимании отношений между мужчинами и женщинами мальчики, да, пожалуй, и все мужчины, всегда отстают. Вам нужно это за помнить. В случае с мальчиками Джингольд, — продолжала она, — проявите немного понимания — нет, я не имею в виду, что вы должны поощрять их, но просто обращайтесь с ними помягче, — это может принести вам в будущем пользу. Они скорее всего всегда будут жить в этих краях и впоследствии могут стать вашими друзьями; незачем оставлять у них дурную память о себе. Больше того, некоторая практика в обращении с мужским поклонением, хотя и неуместным, вам не помешает. Когда наступит ваша очередь войти в общество, умение обра щаться с потерявшими голову молодыми людьми…

Голос Амелии затихал по мере того, как они удалялись по аллее. Люк, стоявший у парадной двери, рискнул выглянуть наружу. Все три женщины шли медленно, сдвинув склоненные головы — белокурую, каштановую и черную, — а Амелия читала им наставления, и его сестры слушали — быть может, неохотно, но слушали.

Он поджидал их, чтобы сделать им точно такие же замечания, но опоздал.

Не говоря уже о прочем, он никогда не согласился бы с тем, чтобы ему отвели вторую роль в сфере отношений между мужчиной и женщиной.

Даже если это и правда.

Он стоял в холле. Напряжение, охватившее его в ожидании словесной перепалки с Порцией и Пенелопой по поводу их неприличного поведения, понемногу отпускало. И его мысли тут же вернулись к тому, что стало его манией, — к той женщине, с которой ему придется иметь дело.

Вся следующая неделя с ее долгими солнечными днями была отмечена визитами — семьи, живущие по соседству, приезжали, чтобы поздравить новобрачных и познакомиться с Амелией. Поскольку о ней уже все знали, такие визиты проходили спокойно и почти непринужденно. Помимо этих светских визитов, Калвертон-Чейз наполнился звуками обыч ной жизни — привычной и приятной Люку.

Здесь всегда так жили, насколько он помнил, — в длинных коридорах раздавались гул голосов многочисленных обитателей дома, смех и шепот его сестер, размеренный голос матери, хихиканье служанок, отрывистые указания Хиггс, глубокий голос Коттслоу. Для него этот шум жизни — шум, вобравший в себя так много звуков, — был именно тем, за сохранность чего он боролся восемь лет.

В разгар лета в Калвертон-Чейзе эти звуки воплощали самую суть семьи, суть домашнего очага.

И теперь появилась новая мелодия в этой симфонии, новый игрок. Снова и снова он ловил себя на том, что слушает голос Амелии, слушает, как она беседует, вставляет замечания, поправляет и поощряет его сестер.

В обществе Минервы, Эмили и Энн Амелия наносила визиты соседям, соблюдая светские приличия. И Эмили, и Энн смотрели и учились, внимательно наблюдая, как держит себя Амелия, чего никогда не делали в присутствии матери.

Прибыло ожидаемое письмо от Киркпатрика. Минерва была довольна; с уверенностью человека, опытного в таких делах, она считала, что все будет хорошо. Ждать иного не было никаких оснований.

Но Эмили была по понятным причинам взволнована; она начала тревожиться о вещах, о которых тревожиться вовсе не стоило. Люк все собирался с духом, чтобы поговорить с ней, чтобы как-то смягчить ее девичьи страхи, — но Амелия опять опередила его, избавив мужа от необходимости обсуждать такие детали, в которых он в общем-то вовсе не разбирался.

Эмили выслушала очередное наставление Амелии с улыбкой и почти сразу же успокоилась. Люк был малодушно рад, что ему не пришлось ввязываться в это дело.

Он был так же счастлив, обнаружив, что Амелия ободряла Энн, не подталкивая, но поддерживая, — он и сам думал сделать то же, но ему это никак не удавалось. В конце концов он ведь мужчина; сестры давно его раскусили, хотя каждая относилась к нему по-своему.

Вот почему, когда однажды вечером за обеденным столом Амелия прямо вмешалась в спор между ним и Порцией, он отреагировал на это не с благодарностью, но с некоторой долей досады.

Темный взгляд, вспышка раздражения, которое затопило его — хотя теперь она сидела на другом конце стола, — все это Амелия заметила. Его бровь чуть заметно поднялась, но она удержала разговор в своих руках — это и были бразды правления, которые он сам передал Амелии.

Но в тот же вечер, позже, как только они остались одни, она заговорила об этом первой, объяснив причины своего вмешательства и давая понять, что ждет его одобрения. Он одобрил, потому что она, как всегда, когда дело касалось его сестер, оказалась права. Она понимала их лучше, чем он, и когда объяснила ему суть разговора, он увидел все в ином свете и согласился с ней.