Книга Боярышня Воеводина - Елена Милютина

потерял, или еще что, поезжайте!

— Да, отец, — поддержал мать Даниил, — вдруг это шанс, потом мы сами себе не простим, что не воспользовались!

— Хорошо, — сдался князь — Собирайтесь. Возок готовьте. Завтра к Федору съездим, и тронемся.

— А ко мне ехать не надо, я сам приехал, — с порога раздался голос старого друга, — что, успел Микки доехать, письма привезти?

— Откуда ты знаешь?

— А мне письмо голубиной почтой прислали, из Пскова. Двумя голубями. В одном воеводы просят кого-то из вашей семьи попросить приехать, надо одну личность опознать. Во втором сама личность просит письмам не верить. Жива она. Только одна проблема. По-русски сказать ни слова не может. Понимать, писать, да, а говорить не может. Так что слышал я все, что малая говорила, права она. Ехать надо! Если не верите, записка вот, почерк узнаете?

— Подожди, почему говорить не может?

— Толком не понятно, вроде заклятье сам на себя наложил. Почему, неясно. Почему сам не снимает — тоже. Как я понял, дочка Михаила тоже чародейка?

— Да, только не учили ее пока, мала.

— Тогда с собой берите, раз просит. Может, она и сможет помочь.

— Я собираться пошла, — твердо сказала Анна, — и Настю собирать. Теперь можно сегодня, нет, в ночь ехать плохо, завтра с рассветом выехать.

Решение приняли, осталось обговорить дорогу и собраться. Вызвали так и не отдохнувшего Микки, расспросили про дорогу. Сомнения вызывал только участок от Крестцов до Порхова. Слишком близко от Великого Новгорода, где вовсю хозяйничали злые после Псковской конфузии шведы. Решено было удлинить путь, но объехать опасный участок, Самый южный маршрут, от Торжка на Ржев, Великие Луки, Пустошку, Опочку, Остров забраковали из-за близости к Смоленску, занятому поляками. Выбрали путь на Торжок, Осташков, Холм, Дедовичи, Порхов, Псков. Приготовили возок, Тот самый, в котором ехали из Ладоги. Он давал возможность переставить его на полозья, если выпадет снег. Собрали дружину. Шереметьев подкинул своих 20 человек что бы совсем не оголять подворье Муромских. Так что выступали с отрядом в 50 дружинников. Старый сотник Николай просто с боем прорвался в их число. Готов был простым дружинником ехать выручать Михаила. Агафья тоже не осталась. Она попросила присмотреть за своим сынком-сорванцом старую Аглаю, которая сама понимала, что в дороге будет только обузой, а Агафья гораздо больше пользы принесет, Анне с дочкой поможет. Так что взяла на себя пригляд за няньками, что следили за сыном ключницы. И, что удивило всех, напросился ехать только что вернувшийся оттуда Микки. Он только увиделся на полчаса с отцом, и твердо заявил, что поедет хозяина искать. В поводу он вел того турецкого жеребца, что Михаил отыграл у мошенников в кости. Подарок Замойского. Кличку конь получил Пан Чертохонский, или просто Черт. Князь пожалел Орлика, недавно залечившего копыто, и взял Михаилова Беса, как проверенного в долгих странствиях. Ехали как можно быстрее, как только позволяли лошади. И вот, через неделю перед ними появились грозные стены Пскова.

Глава 40

Михаил проснулся рано. Насколько минут полежал, пытаясь проверить, насколько восстановился дар. Увы, сила плескалась где-то на доныщке. Ясно было, не хватит, что бы снять заклинание молчания. Тупик. Он может все написать, да только его спасительница неграмотная, не прочтет. А ему надо срочно предупредить семью, что он жив. Иначе Микки доедет до Москвы, что начнется дома, страшно подумать! Как же быть? Ему нужен кто-то из верхушки Пскова, да хотя бы просто грамотный священник! Он бы написал ему все, тот бы помог. А так, тупик! Конечно, у него есть еще неделя, раньше Микки до Москвы не доберется, но неделя, это так мало! Он мог бы дойти до ближайшей церкви, но в чем? В исподнем и крестьянском армяке? Черт с ним, он бы пошел, спокойствие семьи важнее стыдливости, но что делать с Марьяной? Поднимет шум, начнет искать! Как бы вообще в тюрьме не оказаться, тогда с ним вообще никто разговаривать не будет! Попросить ее как-то, что ему в церковь надо? А как? Вообще-то, может, изобразить болезнь? Может она травницу позовет. Он бы попросил… Как?

Какого черта он эту глупость сделал! Заглушил родной язык! Да, испугался, да, мог себя выдать, а Густав наверняка искал бы виновных. Для него плохо бы все закончилось, тем более он был без сил. Не защититься. Да и припомнили бы еще и взрыв Варлаамовой башни… Хорошо, хватит ломать руки. Что сделано, то сделано. Надо придумать, как найти грамотного человека, или хотя бы знающего иностранный язык. Хоть латынь!

В это время в избу вошла Марьяна, неся в руке ведро молока. Посмотрела в его сторону, поставила ведро, оттерла лоб и спросила:

— Проснулся, немец? Сейчас каша поспеет, поешь. Ежели по нужде надо, то это на улице, вставай, покажу.

Улица, это хорошо, церковные главы далеко видны, ясно будет, куда идти, когда Марьяна по делам уйдет.

Он поднялся, и пошел за манящей его за собой женщиной. Она показала на кривоватую будку в дальнем углу двора, почти незаметную за кустами ивы. Марьяна еще покивала, указывая на нее, и пошла в дом. Пришлось доползти до будки. Сил почти не было. Так он и до церкви не доползет, хотя вот ее маковка, недалеко. Но это отсюда, в сколько надо улиц пройти! И дорогу не спросишь! Пополз обратно в избу. Странно. Вроде Марьяна говорила про детей, а он ни одного не видел. Правда, вчера он спал, а утром дети могли куда-то убежать. С детьми он смог бы договориться. Они лучше взрослых жесты понимают. Да хоть картинку бы нарисовал! В избе сел на свою лавку, прислонился к стене. Тошно было, хоть волком вой! Хозяйка положила в миску кашу, подлила молока, жестом пригласила за стол. Поел. Гречка, с молоком самое то. После еды потянуло в сон. Он несколько минут пытался бороться, но потом сдался, лег и заснул. Проснулся от того, что почувствовал чужое присутствие. Открыл глаза, осмотрелся. За столом сидели двое мальчишек, погодки. Смотрели на его недружелюбно. Младший вдруг толкнул старшего.

— Смотри, Афонька, Марьяна ему батькин армяк отдала! Эй, это отца нашего армяк!

— Цыц, Мишка, Он тебя все равно не понимает. Марьяна сказала, поживет у нас, пока за него выкуп не пришлют. По одежке он из богатой семьи.

— Сам цыц. Они батьку убили, а он его армяк носит!

—