Книга Три женщины - Лиза Таддео

Тогда Слоун получила ее как раз перед тем, как пойти на этот же рынок. И сейчас, в проходах между полками с продуктами, они обе застыли, словно увидели привидение.

На Дженни под зимней курткой были джинсы и майка для йоги. Такие женщины носят младенцев в слингах безо всяких усилий. Они могут привязать одного ребенка к спине, второго кормить грудью и одновременно готовить овсяное печенье. Дженни была красива особой местной красотой, которая сразу наводит на мысли про йогу на солнышке и ореховое молоко.

Обе женщины толкали перед собой тележки с продуктами. Слоун почувствовала себя смешной – с пакетами замороженной зелени и миндальным маслом.

– Можем мы поговорить? – громко спросила Дженни, словно спрашивала не в первый раз.

Может быть, Слоун, потерявшись в своих мыслях, поначалу не расслышала? Тугой шар в груди Слоун немного ослабел.

– Конечно, – ответила она. – Хочешь ко мне зайти?

Дженни кивнула. Они закончили собирать покупки. Слоун взяла кое-что из мелочей, чего не собиралась покупать. Орехи макадамия в шоколаде. Безглютеновые батончики из инжира. Дженни поехала вслед за ней. Они припарковались, и Дженни вышла из машины. Слоун открыла Дженни дверь.

– Подожди, – сказала она. – Я не хочу входить в твой дом.

Слоун стояла на крыльце, вся дрожа. Она поняла, что их дом пугает Дженни.

– Садись в мою машину, – предложила Слоун.

Дженни согласилась. Они сели, и Слоун завела двигатель, чтобы заработала печка. Теплый воздух согревал ноги, не лицо.

Какое-то время обе молчали. Слоун слышала ровный шум печки, свое дыхание, дыхание Дженни. Несколько недель ее беспокоило зрение дочери. Младшая родилась со стрептококком группы B – эту инфекцию она получила в утробе матери. У ребенка развился сепсис, который через неделю перешел в менингит. Доктор объяснил Слоун, что такие дети могут потерять слух или зрение, у них могут возникнуть трудности с обучением и серьезные неврологические проблемы. К счастью, внутривенные вливания антибиотиков помогли, и девочка вполне поправилась. Но в последние недели она стала жаловаться, что все расплывается перед глазами.

– Почему? – спросила Дженни, нарушая молчание.

Слоун сразу же покачала головой, словно знала, каким будет первый вопрос. Дженни повернулась и теперь смотрела прямо на нее.

– Я не понимала, – пробормотала Слоун. – Я до самого конца не знала, что ты не в курсе.

Дженни рассмеялась.

– Да ладно! Тебе было на меня наплевать!

– Это неправда!

Дженни продолжала смеяться. Слоун почувствовала, как ее заливает темнота. Она ощущала чистую ненависть, исходящую от этой женщины. Никогда еще она не чувствовала такой ненависти.

– Я не обязана быть здесь, – спокойно произнесла она. – Но я здесь. И веришь ты мне или нет, но я действительно до самого конца не догадывалась, что ты не знаешь. И…

Слоун не договорила. Как ужасно все было в конце, когда она еще два или три раза трахалась с партнером этой женщины, хотя уже понимала, что Дженни может ничего не знать. Она не могла сказать ей, что предлагала Уэсу пригласить и ее, а он лишь отмалчивался. Он отмалчивался, чтобы и дальше заниматься сексом со Слоун. Она не могла этого сказать. Она понимала, что для этой женщины лучше будет ненавидеть ее, чем отца своих детей.

– Почему ты, черт тебя побери, не пришла? – спросила Дженни. – Если ты так переживала, почему ты не пришла и не поговорила со мной?

Слоун вспомнила совет Ингрид: «Ричард должен положить этому конец. Пусть он сходит и все решит. Пусть он скажет, что это была его идея – ведь это действительно так. Ты этого заслуживаешь. И другая женщина тоже. Это его ответственность. Его и Уэса. Не твоя».

– Я должна была, – тихо произнесла она. – Ты права. Мне жаль, что я этого не сделала. Мне казалось, что лучше обо всем забыть.

– Ты так загадочно написала обо всем! Ты вела себя не как пойманная на месте преступления, а так, словно я сошла с ума!

– Прости меня, – повторила Слоун. – Я не знала, насколько ты в курсе. Я не хотела причинять тебе новую боль.

– Ты защищала Уэса. И себя.

– Богом клянусь, я пыталась защитить тебя!

Дженни покачала головой:

– Ты трахалась с отцом моих детей – и хотела защитить меня от этого? Ты так думаешь? Скажи мне наконец, что ты думала на самом деле. Я хочу услышать это от тебя.

Слоун почувствовала, что у нее дрожат губы. Она знала, ее слова прозвучат бредово: ведь тогда ей казалось, что она поступила правильно.

– Ты себе нравишься, верно? Ты с удовольствием смотришься на себя в зеркало. Ты себе нравишься.

Неожиданно Слоун осознала, что улыбается, несмотря ни на что. Она улыбалась над бессмысленностью этих слов. Слоун вспомнила, как несколько месяцев назад отправилась в Провиденс, чтобы заняться кое-какими делами и отдать в чистку ресторанные тенты. Потом у нее образовалось свободное время, и она остановилась возле кондитерской. Взгляд ее упал на миндальный круассан – самый восхитительный на свете. Круассан имел идеальную форму полумесяца. Миндальные хлопья на нем были хрустящими и хрупкими, цвета солнечных лучей. Она ненавидела себя за то, что захотела этот круассан, и еще больше ненавидела за эту ненависть. Она знала, что в мире есть женщины, как та, что сидит сейчас рядом с ней в машине, которые ужасно страдают или страшно недоедают. Поэтому ей всегда казалось, что она просто обязана добиться успеха, не растратить впустую свои возможности.

До тринадцати лет она была отличной наездницей, прекрасно каталась на коньках и лыжах, отлично пела и позировала для детских журналов. Она играла в хоккей и бегала кроссы. Она окончила одну из лучших частных школ страны. Но даже в том, что давалось ей относительно легко, ей приходилось постоянно оценивать себя. Она должна была быть правильной. В меру сексуальной, в меру надушенной. Не отказывать себе слишком во многом, но и не позволять себе слишком многого. Во всем нужна идеальная, золотая середина, иначе она превратится в призрак, станет толстой и брюзгливой.

Больше всего на свете Слоун хотела нравиться себе. Ей так хотелось в тот день зайти в кондитерскую и не думать о круассане, а просто съесть его. Она не хотела каждую минуту жизни думать о ненависти к себе. Если ей что-то не удавалось, даже самая мелочь, она сразу же ощущала собственную неполноценность. Ей исполнилось сорок два, она переживала очередные гормональные изменения. Даже само слово «гормоны» звучало неприятно, как «подгузники для взрослых». Она хотела сделать уколы ботокса, но не хотела хотеть этого. А если этого не сделать, придется ненавидеть эти морщины, эти признаки увядания. Как бы ей хотелось