Книга Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

глубочайшей любви, на какую только способна женская душа, – тогда я уже стояла перед алтарем с тем самым Бенцоном, которому суждено было стать прекраснейшим супругом. Его полнейшая незначительность доставила мне все, чего я только могла пожелать для спокойной жизни, и никогда ни единая жалоба, ни единый упрек не сорвались с моих уст. Только тесный круг обыденного принимала я во внимание, и если потом именно в этом кругу случалось многое, что неотвратимо сводило меня с правильного пути, если я многое, что могло показаться наказуемым, не умела извинять ничем иным, как давлением преходящих обстоятельств, то пусть меня прежде всего проклянет такая женщина, которая, как и я, испытала тяжкую борьбу, ведущую к полнейшему отказу от какого бы то ни было высшего, истинного счастья, если бы даже это высшее, истинное счастье не оказалось бы в конце концов мнимым, ничем иным, кроме как сладостной мечтательной иллюзией. Князь Ириней познакомился со мной. Но я молчу о том, что давно прошло, только о настоящем времени следует еще говорить. Я позволила тебе заглянуть в мое сердце, маэстро Абрагам, и теперь ты знаешь, почему я, при том, как теперь сложились обстоятельства, вынуждена бояться всякого вторжения чужеродного загадочного начала, считая его угрожающим и опасным. Моя собственная судьба в тот роковой час зловеще улыбается мне, как некий ужасный и предостерегающий призрак. Я должна спасти тех, кто дорог мне, и у меня есть свои планы. Маэстро Абрагам, не идите мне наперекор, или ежели вы пожелаете вступить со мной в борьбу, то смотрите, как бы я не расстроила все ваши наипревосходнейшие кунштюки, все ваши ухищрения престидижитатора и иллюзиониста!

– Несчастная женщина! – воскликнул маэстро Абрагам.

– Несчастной называешь ты меня, – возразила Бенцон, – меня, которая сумела победить враждебную судьбу и тогда, когда уже, казалось бы, все погибло, обрела довольство и покой.

– Несчастная женщина, – снова воскликнул маэстро Абрагам тоном, который свидетельствовал о его внутреннем волнении, – бедная, несчастная женщина! Ты мнишь, что обрела покой и довольство, а не предполагаешь даже, что это было отчаяние, которое, подобно вулкану, выбрасывало из твоей души все пламенеющее, горящее и пылающее, и что ты теперь всего лишь мертвая зола, мертвенный пепел, на котором не цветут деревья и не растут цветы; вот эту мертвую золу ты в окоченелой иллюзии своей считаешь щедрой новой жизнью, которая еще должна принести тебе плоды. Ты хочешь возвести искусственное строение на фундаменте, расколотом молнией, и не страшишься при этом, что оно рухнет в то мгновение, когда веселые пестрые ленты зашелестят на цветочном венке, возвещающем победу зодчего… Юлия-Гедвига – я знаю это, для них были так искусно сотканы эти планы. Несчастная женщина, остерегайся, чтобы то роковое чувство, то ожесточение, в котором ты весьма несправедливо упрекаешь моего Иоганнеса, не вырвалось из глубины собственной твоей души, потому что все твои мудрые планы – суть не что иное, как дьявольский мятеж против счастья, каким ты никогда не наслаждалась сама и в коем ты теперь отказываешь даже тем, кого ты любишь. Я больше знаю о твоих проектах, чем ты можешь думать, больше знаю о твоих пресловутых планах устройства жизни, которые должны принести тебе покой, но увлекли тебя на путь позора, позора, позора, достойного кары!

Глухой, нечленораздельный вопль, вырвавшийся из груди Бенцон при всех этих последних словах маэстро, выдал ее внутреннее потрясение. Органный мастер помолчал немного, но так как Бенцон тоже молчала, не двигаясь с места, он стал спокойно продолжать:

– Менее всего мне хочется вступать с вами в какую бы то ни было борьбу, милостивая государыня! Что же касается до моего так называемого фокусничества и престидижитаторства, то вы же, дражайшая госпожа советница, превосходно знаете, что с тех пор как моя Невидимая девушка покинула меня…

В это мгновение мысль об утраченной Кьяре охватила душу маэстро с такой силой, как давно уже не бывало, – он думал уже, что вот-вот увидит ее фигуру в темной дали, ему уже казалось, что он слышит ее сладостный голос.

– О, Кьяра! Кьяра моя! – так воскликнул он в болезненной тоске.

– Что с вами? – проговорила Бенцон, быстро оборачиваясь к нему. – Что с вами, маэстро Абрагам? Чье имя вы назвали? Но еще раз, давайте оставим в покое все прошлое, судите меня не по тем странным взглядам на жизнь, которые вы разделяете с Крейслером, обещайте мне не злоупотреблять доверием, которым почтил вас князь Ириней, обещайте не идти мне наперекор.

Но настолько углублен был маэстро Абрагам в горестные раздумья о своей Кьяре, что он едва слышал то, что говорила советница, и мог отвечать лишь совсем невнятно.

– Не отталкивайте, – продолжала советница, – не отталкивайте меня, маэстро Абрагам, ведь вам, как мне кажется, и в самом деле многое известно лучше, чем я могла предполагать, и все-таки возможно, что и я еще берегу тайны, знакомство с которыми было бы для вас необычайно ценным, да, весьма возможно, что я, пожалуй, из чувства симпатии оказала бы вам такую услугу, о какой вы даже и не думали. Давайте вместе овладеем этим маленьким двором, который и впрямь следует водить на помочах. «Кьяра!» – воскликнули вы с такой болью, что… – Сильный шум в замке прервал речи советницы Бенцон. Маэстро Абрагам очнулся от своих мечтаний…

(Мурр пр.)…то я могу сообщить тебе следующее. Кот-филистер, если даже его мучит жажда, начинает лакать из миски с молоком по краям, чтобы не замочить молоком усы и мордочку и сохранить благопристойность, ибо благопристойность волнует его больше, чем жажда. Если ты наносишь коту-филистеру визит, то он предлагает тебе все, что только возможно, однако, когда ты прощаешься с ним, ограничивается только тем, что заверяет тебя в своей дружбе и пожирает потом тайком и в одиночку все те лакомые кусочки и разносолы, которые он только что тебе предлагал. Кот-филистер умеет – ибо ему свойственно уверенное и непогрешимое чутье везде: на чердаке, в подвале и т. д. – находить наилучшее местечко, где он растягивается с такой приятностью и так удобно, как это только возможно. Он много говорит о своих превосходных качествах и о том, что ему, слава богу, не приходится жаловаться на то, что судьба не заметила этих прекрасных качеств. Весьма многословно распространяется он перед тобой о том, как он занял то прекрасное место, которое он заполучил, и что он еще намерен предпринять, чтобы улучшить свое положение. Если же тебе захочется наконец ввернуть свое словечко и о твоей собственной хотя и скромной, но благосклонной судьбе, то кот-филистер тут же жмурит глаза,