Книга Смерть меня не найдёт - Ефимия Летова

ты, вездесущий супергерой-следователь, где же ты, необыкновенный донум разрывателя пространства… Но следователь, похоже, не просто взял выходной, а ушёл в отпуск до апокалипсиса, что же касается донума, на моей шее — тяжёлый каменный ошейник, очевидно, тот самый, из мезонтита, блокирующий магию. Руки и ноги я чувствую, а вот двигать ими не могу.

— Здравствуй, Камилла.

Сначала я дёргаюсь просто от звука. Потом — от того, что меня назвали по имени, моим настоящим земным именем! И только после осознания этого факта приходит новое.

Голос — женский.

Глава 60

Сначала я грешу на своё туманное состояние, на то, что слух, как и зрение, ещё не вошёл в норму. Но картинка в глазах постепенно проясняется. Пол фигуры, теперь повернувшейся ко мне спиной, в силу бесформенности фиолетовой хламиды и универсально длинных сиреневых волос, не определяется, но если я ещё не сошла с ума, это однозначно не голос лирта Веритоса. Низкий, глубокий — но женский голос.

Если только жрецы не двуполы, как и их богиня…

Незнакомый голос — и в то же время где-то я его уже слышала, определённо. Не в храме, ни в первом, ни во втором, и не…

Пошевелила пальцами ног, пальцами рук, поморгала глазами, попыталась покрутить головой — голова не поддалась. Не парализована, но и подняться не могу. Надеюсь, я лежу не на алтаре и отвернувшаяся неведомая лирта в данный момент не натирает канифолью ритуальные кинжалы для умерщвления несчастной девственницы и вызова Тираты, так сказать, во плоти для принесения личных извинений по случаю утери её любимой игрушки?

Чем дольше я лежу, тем больше мне не нравится эта идея. Агнесса, вообще-то, уже точно не девственница. Но всё остальное кажется, к превеликому сожалению, весьма вероятным. Пытаюсь откашляться и заговорить — но из открытого, почти оскаленного от усилий рта не вылетает ни звука, как давеча у Ксамурра. А жрица, уже заочно определённая мною в безумные ритуалистки и специалистки по чёрной магии, внезапно оборачивается — и мой безмолвно кричащий рот распахивается еще шире.

Не только голос, но и её лицо мне знакомо.

Земля.

Мой родной город, родной дом, соседний подъезд.

Камилла, ещё на все сто процентов землянка Русланова Камилла, а никакая не лирта Агнесса, пробирается в квартиру бабы Вали, чтобы попытаться забрать с балкона проклятущего кота своей подруги.

И незнакомая женщина без возраста, с такими странными сиреневыми волосами, правда, на тот момент, убранными в тугой пучок, сидящая на диване, её холодный, неприятный, просто продирающий до костей голос: "А что это вы, милочка, в чужом жилище делаете?"

* * *

Теперь я удивляюсь собственной невнимательности, какой-то невероятной наивности и беспамятству: как же я могла забыть о той, из-за кого я фактически попала в другой мир? Почему не связала странный цвет волос незнакомки, несомненно, привлекший моё внимание в самый первый момент, с фирменной "изюминкой" внешности жреческой касты Магра? Почему, обдумывая и продумывая перспективы своего побега из этого прекрасного, необычного, яркого, но недружелюбного ко мне мира, не вспомнила, а как, собственно, я умудрилась сюда попасть?

Не знаю!

Может быть, кто-то, как и предполагал лирт Веритос, действительно поработал над моей памятью?

Хмыров Верховный. Значит, он всё знал с самого начала. К чему тогда был этот допрос и всё прочее, если он был в курсе, что я — не Агнесса?

И вообще, сейчас ошейник из мезонтита должен снять все наложенные магические внушения, разве нет? Почему я всё ещё не могу говорить и шевелиться?

— Меня зовут лирта Хорренда. Верховная жрица Единой. Предполагаю, что тебе может быть не известен тот факт, что у богини должно быть два верховных служителя, мужчина и женщина. В отличие от своего названого брата я не люблю публичности и редко показываю своё лицо. Но, возможно, в этот самый миг ты поняла, что мы уже знакомы. Впрочем, наше знакомство было поверхностным и состоялось далеко не при самых радостных обстоятельствах. Видишь ли, Камилла, многое из того, что мы планируем, разворачивается, осуществляется своим собственным путём, ведомым одной Тирате. Единая сотворила наш мир, но миров множество, и обустраивать Магр должны мы, слабые, смертные и несовершенные существа, лишь некоторые из которых наделены донумами милостью творца.

Это я как раз уже слышала, от жреца, почти слово в слово.

Женщина склонилась надо мной, мягкая фиолетовая прядь коснулась моей щеки, и мне отчего-то стало противно, как если бы это было пушистое, но не менее мерзкое насекомое.

— Мы все это знаем, даже ты, иномирное дитя, это знаешь — вижу по глазам. Однако мы не всегда верим в те знания, что не добываются нами, а даются просто так, ни за что, с рождения. Как ты уже могла, вероятно, убедиться, многие здесь не признают иные миры. И не живут по заветам Тираты.

Лирт Хорренда вгляделась в меня и, чуть помолчав, кивнула.

— И я, что таить, на своём жизненном пути их нарушала. Мне жаль тебя, девочка, особенно жаль в твоём нынешнем состоянии — уж, по крайне мере, в нём-то я не виновата. Конечно, и ты ни при чём. Но теперь говорить об этом уже поздно. На твоей шее кольцо из мезонтита, не надейся улизнуть раньше времени. Как ты уже поняла, донум внушения — далеко не единственное, что мы, служительницы Единой, можем. Нам, женщинам, воплощениям главной половины Тираты, могут быть доступны несколько донумов, а также и другие таланты. В частности, я увлекаюсь кое-какими зельями и потратила немало лет на изучение процесса их создания и нейтрализации. Не магия — чистая физиология. Скоро действие настойки пройдёт, ты сможешь говорить и шевелиться, а пока я просто хочу, чтобы нашему разговору ничего не мешало. У тебя такие выразительные чистые глаза, в них видны все твои эмоции, чувства и даже мысли.

Что бы ты ни думала, моей вины в твоих злоключениях не так много, как вины этой хмыровой приблуды Агнессы. Что, ты со мной не согласна и тебе жаль девчонку? Вижу, жаль. Вероятно, память её тела оказалась сильна, и ты познакомилась с ней, а потом и привязалась? Не стоит её жалеть.

Лирта Хорренда обошла лавку — или всё-таки каменный алтарь? — на котором возлежало моё неподвижное тело — и присела на невидимую мне скамью. В этой точке мягкий белый свет, струящийся с потолка храма, падал ей в лицо, и оно, такое гладкое и ровное и одновременно такое парадоксально старое и уставшее, казалось театральной