Книга Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин

анкеты сидевших рядом с ним, с одной стороны — молодой женщины, а с другой — пожилого мужчины, он заметил другие штампы: «Терапия» и «Акушерство». Вскоре его соседи, написав всё и проверив, ушли, а на их места сели новые люди. Когда они положили свои анкеты, Борис заметил на них такой же штамп, как и у него.

Он начал записывать ответы, это давалось ему без особого труда: в своей жизни он заполнил уже не один десяток подобных опросников. Немного смутили только два пункта: один о том, состоял ли он в ВКП(б), и другой — о стаже врачебной работы. После некоторого раздумья он написал, что в ВКП(б) состоял с 1927 по 1934 год и был исключён «за преступление классовой бдительности», т. е. так, как было сформулировано в последней выписке, полученной им из ЦК ВКП(б). Отвечая на другой вопрос, немного приврал и поставил стаж один год.

Заполнив анкету, Борис расписался и приготовился отнести её выдавшему старичку, как вдруг заметил, что сидевший справа от него сильно загорелый брюнет, кроме фамилии, в своей анкете не написал ничего, и, видно, был в большом затруднении, как отвечать дальше. Видя, что Алёшкин собирается вставать, этот человек обратился к нему с просьбой помочь заполнить анкету. По-русски он говорил достаточно понятно, но с каким-то незнакомым акцентом. Недоумение Алёшкина разъяснилось, когда на вопрос о национальности, этот человек спросил:

— А что такой за насиональность? Никак понять не могу.

Борис попытался объяснить ему:

— Ну, это значит какой нации. Вот я, например, русский, а вы?

— Ах, это значит какой нации я? Ну, так бы и спрашивали! А то какой-то «насиональность» пишут, шут их разберёт! Ты, пожалста, пиши за мене, а то у меня почерк очен плохой. Пиши, греки мы.

Тут Борис понял, откуда этот странный акцент. С греками до сих пор ему встречаться не приходилось. Под диктовку своего нового знакомого, он довольно быстро заполнил всю анкету, и только когда дошёл до врачебного стажа, то ему пришлось потратить несколько минут на объяснение сути вопроса Грегору. Грегор Мекуополос, как было написано в анкете. Борис пояснил, что спрашивают, сколько лет он работает врачом. Наконец, тот понял и ответил:

— Пиши, десять, хотя в этом году скоро будет одиннадцать… Пиши, десять.

Алёшкин решил, что грек его не понял, и снова стал объяснять, но тот даже рассердился:

— Ты что, Борис, думаешь, что я по-русски не понимаю, что ли? Всё понимаю и очень хорошо! Я врачом работаю десять лет, так и пиши. Шесть лет на Севере работал, там и женился, жена у меня русская, а теперь уже пятый год в Крыму живём, там греков много, мой греческий нужен, я в районной больнице хирургом работаю. Пиши, пожалуйста, пиши!

Борис невольно подумал: «Ишь ты, у него десять лет стажа, а у меня всего ничего… Интересно, а какими другие врачи будут? Такими же, как он, или такими же, как я?..»

Когда они с Грегором подходили к старичку, чтобы отдать свои анкеты, Борис был остановлен возгласом:

— Алёшкин, здравствуй, ты тоже здесь?

Обернувшись на голос, Борис с удивлением обнаружил знакомого, это был ординатор с кафедры профессора Керопьяна, Артёмов, окончивший институт год назад. Алёшкин его хорошо знал, так как не один раз приходилось дежурить с ним на кафедре неотложной хирургии. Оказалось, что Артёмов Краснодарским военкоматом тоже направлен в ЦИУ на цикл сельскохозяйственных хирургов. Он не понимал, зачем ему эти курсы: в клинике Керопьяна он и так получил достаточно знаний, да и не собирался перебираться в деревню. Но ЦИУ находился в Москве, «а в Москве всегда поучиться лестно», — объяснил свой приезд Артёмов.

Сдав бумаги помощнику секретаря ЦИУ (такова, оказывается, была должность старичка), Борис и Грегор получили пропуска в столовую. Секретарь сказал им явиться в девять часов утра в понедельник в главную аудиторию ЦИУ. Аудитория находилась на втором этаже этого же здания. Дал он им также и пропуск в библиотеку, чтобы они могли взять необходимые на время учёбы книги.

Выйдя из канцелярии ЦИУ, два новых приятеля решили вернуться в общежитие, а затем уже отправиться бродить по Москве. Грегор совершенно не знал Москвы и ориентировался в ней плохо. Шум и сутолока большого города ошеломили его, и без Бориса он, вероятно, долго бы плутал, пока нашёл бы своё общежитие. Алёшкин же, немного освоившись, быстро сообразил: чтобы попасть в общежитие, совсем не нужно выходить на Садовое кольцо, а наоборот — спуститься немного вниз и по узенькой улочке подойти к общежитию. Эта дорога оказалась и более короткой, и более спокойной, движения на ней почти не было.

Придя в общежитие, они, к своему немалому удивлению, узнали, что, оказывается, живут в одной комнате. Ключа от комнаты на доске не оказалось, видимо, его взял их третий товарищ.

Конечно, ни Борис, ни Грегор не стали пользоваться лифтом. Для них взбежать на четвёртый этаж было делом одной минуты. Открыв дверь своей комнаты, они увидели за столом высокого, чуть лысоватого человека, с аппетитом уплетавшего огромный бутерброд с колбасой и запивавшего его горячим чаем из большой алюминиевой кружки. Заметив вошедших, этот человек привстал и, проглотив очередной кусок, сказал:

— А-а, вот и мои соседи! Будем знакомы! Николай Соколовский из Воронежа, врач-хирург из областной больницы. Вы тоже на цикл сельской хирургии? — подчёркивая последние слова, спросил он.

— Да, конечно, — ответил Борис за обоих.

— Ну, так и знал! И, конечно, военкоматом присланы?

— Да-а, — неуверенно протянул Алёшкин.

— Ха-ха, сельские хирурги! Новая профессия! Вы хоть знаете, чему вас, т. е. нас, учить-то собираются? Нет, конечно! Приехали-то только сегодня? А я уже третий день здесь околачиваюсь, всюду уже успел побывать, и ЦИУ излазил, и в магазинах уже кое-что приобрёл. Да что вы там у дверей-то топчетесь? Идите к столу, будем чай с колбасой пить, а попозже в столовую сходим. Садитесь, — и Соколовский гостеприимным жестом пригласил вошедших к столу.

Он развернул бумажный свёрток, в котором оказался большой кусок варёной колбасы и половина батона белого хлеба. На блюдечке лежало несколько кусков сахара.

— Кружки в шкафу есть, это принадлежность общежития, а чайник всегда в буфете можно взять.

Борис проглотил слюну. До этого о еде он как-то не вспоминал. Последний раз поужинал вечером в поезде, а здесь, в Москве, пока было не до еды: встреча с дядей Митей, потом оформление в ЦИУ… Теперь же, когда, наверно, было уже часов 12 дня, он почувствовал настоящий голод. Видимо, нечто похожее испытывал и Грегор, в чемоданчике которого