Книга С волками жить - Стивен Райт

каждого по очереди, при этом торжественно произнес что-то каждому на ухо.

– Он дает вам свои личные благословения, – перевел сын. – Надеется, ваш танец будет успешным.

– Ой, спасибо, – ответила Аманда, – как поэтично он это выразил. Милый, дай ему что-нибудь приятное.

– А, ну да. Точно. – Дрейк порылся в одном из своих рюкзаков в пятнах пота. Дал вождю два нераспечатанных блока «Мальборо».

– Больше, – понудила его Аманда. – Господи, ты такой скаредный. Бутылку ему тоже дай.

Дрейк замялся.

– Но я ее придерживал на тот случай, если у нас будут настоящие неприятности.

– Откуда ты знаешь, что сейчас не самое время?

– Ох, ладно, – произнес он с колючим нетерпением, а когда повернулся вновь, то уже для того, чтобы вручить восхищенному вождю квинту «Джонни Уокера» со всею церемонностью услужливого виночерпия.

– Смотри, как он обрадовался, – сказала Аманда.

– Ну, будем надеяться, что не слишком он нарадуется, а потом обвинит в этом нас.

Едва оставшись одни, они расстелили свои постели на грубых неровных досках, развесили противомоскитные сетки, заползли под них и тут же провалились в царства сна до того глубокие, что их не населяли даже редчайшие, чудовищнейшие формы сновидческой жизни, а когда вкрадчивый Хенри в сумерках пришел разбудить их к вечерним празднествам, поднялись в смятении, несколько пугающих секунд не в силах поместить себя или свое местопребывание в мистический круг здравого смысла. Всю мускулатуру им как будто отбили; они слишком уж сознавали собственные кости.

– Большая суматоха, – объявил Хенри, едва в силах сдерживаться. – Особое угощение для особых гостей из Голливуда, Сэ Шэ А. Вам надо идти сейчас же.

Они шатко воздвиглись на ноги, переглянулись и рассмеялись – и двинулись вслед за Хенри по веранде в большую комнату встреч, заполненную селянами, сидевшими на полу длинными аккуратными рядами. Пелена сигаретного дыма уже свисала со стропил над головами, словно занавеси голубой марли. Вождь приветствовал Коуплендов с суетливым воодушевлением, провел их к почетным местам впереди на роскошном гобелене, изображающем древний мотив сплетшихся драконопсов. В голове комнаты размещалось нечто вроде алтаря, над которым установили жестокого вида маску птицы-носорога. В торжественной ритуальной манере, состоящей из равных частей жреческого и театрального, вождь снял черно-золотой покров, и обнажился деревянный шкафчик, содержащий двадцатишестидюймовый «Сони Тринитрон» и видеомагнитофон «Филипс» (голландское влияние никогда толком не покидало эту бывшую колонию). Из кожаного кисета, лежавшего на полочке под аппаратами, вождь извлек – и вновь не без значительной доли формальности – единственную видеокассету. Снаружи длинного дома донесся сиплый кашель, за ним последовал рев приводимого в действие электрического движка. Вождь вставил кассету в видеомагнитофон. Толпа притихла; телевизор моргнул и ожил. Камера двигалась, съемка с движения, прослеживая искаженным крупным планом зловещие изгибы и повороты темно-синего барельефа, на самом деле лаская извилистые формы… чего, буквы ли это какие-то, название картины? Или же – да, обожемой – знак летучей мыши. Аманда и Джейк одновременно повернулись и уставились друг на дружку, потрясенно раскрывши рты. Святая Несообразность! Посреди длинного дома пекитов посреди деревни каменного века посреди экваториальных джунглей посреди таинственного Борнео они сейчас будут сидеть среди племени бывших охотников за головами и смотреть по видео «Бэтмена».

Хотя фильм они явно видели уже не раз, пекиты следили за темным потоком карикатурной жестокости с напряженной озабоченностью предвыпускного семинара по современному кинематографу. Затем возник Николсон, и толпа разбушевалась. Последующий хор уханья, гогота и словесных восклицаний так и не стих потом совсем, а клокотал вторичной звуковой дорожкой, готовый вспыхнуть в полную силу, как только в кадре вновь окажется их любимец. И когда Николсон впервые появился в полном облачении Джокера, несколько пекитов так взбудоражились, что вскочили на ноги и принялись самозабвенно топать. Ибо Джокер был вылитым бледноликим бесом, что в одиночку бродит по окрестным лесам, по ночам крадя у пекитов кровь и продавая ее в стеклянных банках белым людям на побережье. Но Джокер еще был и их добрым другом Джеком, который приручил беса, приняв его обличье. То был их любимый фильм, их единственный фильм. И когда в конце утешительной луной в вечернем небе над растревоженным городом Готэмом засиял сигнал летучей мыши, публика разразилась необузданной овацией. Их культура еще не забыла о том, что необходимо ухаживать за небом и божественными вопросами астрономического, метеорологического и орнитологического свойства в оном.

Вождь встал, и в комнате все немедля стихло. Он начал рассказывать историю. Говорил он о том времени, когда был молод, и красногрудые трогоны всегда пересекали реку в должную сторону, а однажды он очень заболел и впал в мощный транс, и полетел сам быстрее, выше любой птицы над кровлей деревьев в пещеру на вершине горы Лянпран, где с сумерек до рассвета бился с яростной душою деревни Ибан. А на следующий день пекиты одержали великую победу над той ненавистной деревней, и воины вернулись с бо́льшим числом голов, что кто-нибудь когда-либо видел, и пекиты были счастливы и преуспевали потом очень долгое время.

Затем встал с места второй мужчина с низким голосом и ложкой вместо кабаньего бивня или тигриного клыка, продетой сверху в ухо, чтобы изложить знаменитую сказку о лягушке, жившей в свиной грязи в начале времени: нашептала она предкам весть о том, что, когда один член племени заболеет, заболеют все, а рис, и пальма, и манго увянут и умрут, но от такого зла имеется средство – забирать человечьи головы. Без свежих голов все умрут. Поэтому предки последовали совету лягушки, и пекиты процветали. Какая удача, что во дни, когда солнце было юным, лягушки умели говорить!

История эта напомнила третьему человеку о болтливой голове, захваченной в битве и принесенной в деревню, где ее держали в святилище в главном длинном доме, а там омывали, лелеяли и развлекали светскими разговорами, и нежно питали каждодневными подношениями еды, питья и – всякий череп любит это особенно – табака. Много лет служила она пекитам добрым другом, болботала себе, как ручной попугайчик, и все советы ее были совершенно здравы. Потом голова вдруг смолкла, отказывалась говорить, несмотря на долгие сеансы нежного понужденья. Перед нею наваливали высокие горы славных фруктов и овощей, и липкого риса. Пекиты молились, танцевали и пели; считая, что ей может быть одиноко, они окружали своего друга другими головами. Ничего не помогало. Пади гнили. Из леса побежали свиньи и олени. Чахли и умирали люди. Немногие оставшиеся собрали свои пожитки и перебрались за горы в далекую долину, где выстроили новый длинный дом, засадили новые поля, и первая голова, захваченная в первой битве, заговорила с ними и сказала, что