Книга Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

Он подходит к старой своей, сорокалетней жене, и она опускает глаза в землю, а жены разевают рты: как давно этого не было.

И Аббас осторожно вынимает у нее из ушей серьги.

Только на пятнадцатой жене, на тридцатой серьге, жены всполошились.

Они заплакали, заныли тонкими голосами и стали обнимать ноги Аббаса.

Аббас смеялся.

Он прикоснулся к тридцать первому уху, щекотливому и тонкому, смуглому.

Евнух подвернулся:

— Тень шаха, приехал Назар-Али-хан. Русский посол в Нахичевани, быстро, быстро едет в Тебриз.

Аббас остановился над тридцать первым ухом и вдел обратно серьгу.

— Я пошутил над вами, мои радости, я пошутил. Вот ваши серьги. Подать сюда перстни и ковры, которые сегодня я купил для них.

5

У полковника Макдональда в Тебризе хороший дом, недалеко от ворот Миермиляр и также недалеко от ворот Таджиль. Здесь ближе к предместьям с зелеными садами. Тебриз недаром по-персидски значит: льющий жар. Впрочем, азиатские ученые производят его от: табриз, изгоняющий лихорадку. Перед домом искусственная лужайка и цветник. Леди Макдональд ухаживает за ними и жалуется, что цветы сохнут, гибнут от пыльного ветра. Деревья не в состоянии их защитить.

У полковника Макдональда вечерний чай и гости — два французских купца.

Полковник с седыми усами рассказывает об Индии, где долго жил.

— Слоны, которых здесь предпочитают водить в процессиях, там работают. Не хотите ли кальянов?

Лакей разносит кальяны, каждому по три.

— Их высылают в лес ломать деревья, и они поразительно проворно справляются с этим.

Но француз тоже слышал о чем-то таком.

— Да, да, белые слоны.

— Нет, совершенно обыкновенные, серые. Вина?

Разносят вино с английскими галетами, белыми как снег, жесткими, как камень, не имеющими вкуса. Но они из Англии, они долго путешествовали, и полковник крепкими зубами медленно ломает их.

— Слон подходит к дереву, напирает на него плечом и затем, если дерево уступает, тотчас идет ко второму. Если же дерево крепкое, слон кричит, и к нему являются на помощь товарищи.

Все, кроме французов, слышали это не раз, но все слушают с удовольствием. Леди тихонько улыбается.

— Это значит заставлять за себя работать животных. Quod erat probandum.[77]

Французы привезли новости о модах. Пожилой француз посмеивается над шляпами a la карбонари. М-ме Жорж постарела и отправилась в турне.

Из-за стола встают без церемоний. Играют на бильярде. Расходятся.

Вечером в спальню к леди стучится полковник. Это его день.

— Дорогая, вы позаботились о комнатах для приема русских?

— Я думаю, внизу будет хорошо. Там не так жарко.

— О, напротив, я полагаю, лучше на парадной половине. Наверху.

— Говорят, он поэт и странный человек? Вроде этого Байрона.

— Нисколько. Это любезнейший человек, джентльмен во всем значении слова. Его жена — из грузинского царского рода. Вам будет веселее. Вы получили журналы?

— Да. Они, кажется, скучные.

— Дорогая, почему бы вам не развлечься? Верховая езда так развлекает.

И только в постели полковник забывает телеграмму лорда Веллингтона, шифрованную: «Поручательством недоволен. Используйте его и все обстоятельства, чтобы склонить шаха и принца к союзу с Турцией».

6

Серебром украшены Каджары,

А лошади в золоте у них!

Аварская песня

Снаружи — это большие опрокинутые горшки.

Изнутри они открыты и пусты, то есть завалены нечистотами. Это башни городских стен тегеранских. Если б они не были из глины, а из плитняка, они напоминали бы городские башни псковские, встречавшие Стефана Батория. Но они земляные, и в земляном дремучем Тегеране сидит на златом столе Фетх-Али-шах, или Баба-хан.

Он небольшого роста, с теми же живыми глазами, что у Аббаса, но уже тусклыми, уже покрасневшими, он старый красавец с мясистым тюркским носом.

Самое красивое в нем — борода, считающаяся длиннейшею во всей Персии, борода, спускающаяся двумя ассирийскими колоннами до «нижних областей желудка» — как пишет стыдливый путешественник, борода, лезущая до глаз, застилающая уши.

Если б Баба-хан жил на Руси, его называли бы льстецы тишайшим, а за глаза прозвали бы Черномором.

Баба-хан, вовсе не занимающийся государственными делами, — умен и, пожалуй, не менее умен, чем сын его Аббас, занимающийся этими делами.

Он знал вкус нищеты и помнил убийство полководца-евнуха.

В молодости жил он в великой бедности. Мать его варила в горшках скудный плов, купленный на деньги, занятые у соседок.

Жизнь дяди его, родоначальника Каджаров, знаменитого евнуха, его вразумила еще в ранних летах.

Ничего хорошего из этой знаменитой жизни не вышло. Дядя был евнух. Согласно донесения князя Меньшикова от 1826 года, у Бабы-хана было:

Сыновей 68

Старших внуков 124

–

Вместе 192

Дочерей замужних 53

Сыновей у них 135

–

Вместе 188

«Что же касается жен шаха, — писал Меньшиков, — трудно исчислить их правильно, по причине частой мены, которая в хареме происходит. Число сие определяется по сю пору в 800 особ, две трети коих рассматриваемы быть не могут как супруги шаховы на деле». Путешественники тридцатых годов определяют это число до «тысячи душ женского пола (!)». К восьмидесятому году его жизни число потомков его (сыновей, дочерей, внуков, правнуков) исчислялось в 935 человек, что составляло для Тегерана, в котором жил Фетх-Али, ощутительный прирост населения.

Дядя всю жизнь занимался войною. Чувствуя, что без войны никак не прожить на этом свете, Баба-хан предоставил войну сыну.

Что осталось?

Жены, деньги, вещи и возлюбленная тишина.

Из этих основ вытекала политика Бабы-хана.

В итоге, оказалось, он приобрел все, не теряя ничего.

Провинции он отдал в управление сыновьям-губернаторам. Губернаторы-сыновья, доставлявшие вовремя и в достаточном количестве деньги, были хорошими губернаторами, а сын, например, сидевший в Фарсе и слишком надеявшийся на скорую кончину отца, не платил дани, задолжал шестьсот тысяч туманов и был плохой губернатор.

Как правили губернаторы?

Просто.