Книга Горе мертвого короля - Жан-Клод Мурлева

15

Под камнем

Фенрир, которого долго оберегали от участия в войне, едва попав в армию, сполна хватил ужасов двух самых трагических эпизодов — разгрома и отступления.

Герольф, его отец, был убит, и он, затерянный в толпе беспорядочно отступающих солдат, больше не был ничьим сыном. Он стал каплей в море, одним из многих; он не говорил, кто он такой, и от этой безымянности испытывал своего рода облегчение. У стен столицы он, разумеется, сражался с казаками, храбро сражался, не отступая ни на шаг, товарищи по оружию восхищались его отвагой, но это было не то. Теперь он разделял со всеми тяготы отступления. Испытал на себе и голод, и холод, и страх. И чем дольше это продолжалось, тем с большим, казалось, правом хотелось ему сказать: «Ну вот, видите теперь, чего я стою?»

Он узнал, как страшно, когда переходишь многоводную реку по шаткому, ненадежному мосту, и этот мост подламывается. Целые гроздья солдат срывались в ледяную воду. Уцелевшие вернулись обратно. Саперы, рискуя жизнью, принялись заново наводить мост. На следующий день предприняли еще одну попытку. Без особого успеха. Всего несколько сотен солдат успели переправиться, а потом мост опять не выдержал. Положение было — хуже не придумаешь. Позади — казаки, которые того гляди налетят и убьют. Впереди непреодолимая преграда — река. А посередине лагерь, где царили отчаяние и смерть. Фенрир перешел на третий день. Большинство лошадей, чуя, что мост ненадежен, упирались и не шли. Фенрир все время говорил с Южным Ветром, подбадривал его: «Ну давай, вот так, мой хороший, тихонько, тихонько, вот так…» Под ними бурные весенние воды несли огромные льдины, которые с грохотом сталкивались и ломались. Когда Южный Ветер ступил наконец на твердую землю, Фенрир соскочил с седла, обнял коня за голову и поблагодарил: «Молодец, конь мой, ты справился, теперь мы вернемся домой».

Трагические вести с фронта давно уже дошли до Большой Земли, намного опередив Фенрира, и когда он добрался до дома, Волчица уже знала, что ее муж не вернется. Она знала также, что, потеряв мужа, теряет и многое другое. В считанные дни гости забыли дорогу к замку. Люди, которые заискивали перед Герольфом, двадцать лет с ним охотились, сотни раз пировали за его столом, исчезли, словно без него это место ничего для них не значило. Ни один не поинтересовался, что сталось с Волчицей, ни один не пришел выразить ей соболезнование.

— Могли бы хоть притвориться для приличия! — негодовал Фенрир. — Похоже, на самом деле только Берг и был ему верен!

— Да, — отозвалась Волчица, — но Берга больше нет, сын мой.

Единственным человеком, нисколько не изменившимся по отношению к Волчице, была Оттилия, кухарка и прислуга на все случаи жизни.

— Мои соболезнования, мадам, — сказала она без всякого выражения, в рамках строгой формальности, когда пришла весть о смерти хозяина.

И продолжала прислуживать, как за минуту до этого, молчаливая, суровая, пунктуальная и невозмутимая.

Однако по мере того, как дни складывались в недели, Фенрир стал замечать, что к нему она как-то необъяснимо переменилась. Проявлялось это в разных мелких странностях. Она стала звать его «сударь», тогда как раньше вообще к нему никак не обращалась. Украдкой поглядывала на него и отводила глаза, чуть только возникал риск встретиться с ним взглядом. Накрывая на стол, складывала его салфетку какими-то сложными фигурами — то пирамидой, то трубкой, то птичкой — между тем как Волчице просто клала ее на тарелку. Столовые приборы подавала ему только серебряные. Стала чаще готовить его любимые блюда. Дошло до того, что как-то раз, перед тем как выйти, она сделала ему что-то вроде намека на реверанс, склонив голову и подогнув одно колено. Волчицу и Фенрира все это забавляло.

— Что это с ней? — удивлялся он.

— Я думаю, — отвечала Волчица, — ты предстал ей в новом свете после своего возвращения. В ее глазах ты теперь мужчина, и ей это небезразлично, иного объяснения я не нахожу. Похоже, она имеет на тебя виды.

Фенрир посмеялся, но шуточное объяснение его не удовлетворило. Он был заинтригован, и как-то раз, когда Волчицы не было дома и он обедал один, решил выяснить, в чем дело.

— Оттилия! — окликнул он кухарку, когда она уже спешила обратно на кухню, подав ему его любимый десерт — рисовый пудинг с тем густым вареньем, рецепт которого был известен только ей.

— Сударь? — отозвалась она и напряженно застыла.

— Вы ко мне переменились. Почему?

Вопрос был задан в лоб, без обиняков. Кухарка не отвечала. Просто стояла в дверях, как пригвожденная.

— Вы обращаетесь со мной лучше, чем прежде. Оказываете мне любезности…

— Это не любезности, сударь.

— А что же тогда?

— Это… это почести.

— Почести? Что-то до недавнего времени вы мне их не очень-то оказывали. Чем же я их теперь заслужил? Я каким был, таким и остался.

— Да… то есть нет. Для меня — нет.

Она смотрела в пол. Для нее непривычно было говорить о чем-то выходящем за рамки домашнего хозяйства. Больше всего ей хотелось бы исчезнуть.

— Объяснитесь, Оттилия. Прошу вас.

— Ну… про вас говорят всякие вещи…

— Кто говорит? И какие вещи?

— Люди говорят. Как не стало господина Герольфа, языки у них развязались.

— И что болтают эти развязавшиеся языки?

— Не могу повторить.

— Не можете или не хотите?

— Я не имею права.

— Почему?

— Это тайна.

— Тайна, которая, как я понимаю, остается тайной только для меня?

Несчастная женщина претерпевала настоящую пытку. Ее некрасивое лицо исказилось, она кусала губы.

— Говорят… говорят, вы — не абы кто…

Фенрир вздрогнул. Эти самые слова он слышал от Алекса в погребе, где тот ждал расстрела, несколько месяцев назад. «Ты не абы кто». Он тогда не дал ему договорить. Кричал «Молчи!», угрожал. На этот раз он сумел сдержаться. Но ни одного вопроса больше не задал. Наступило молчание. Оттилия старалась справиться с сильными чувствами, на которые он до сих пор не считал ее способной.

— Благодарю вас, Оттилия, — сказал он наконец. — Принесите мне еще графин вина и уберите со стола. Потом можете быть свободны. Больше мне ничего не нужно.

— Сударь… — пробормотала она.

Изобразила неуклюжее подобие реверанса и вышла.

Прошло несколько месяцев. Где-то милях в трех от замка находилось одно из тех заколдованных мест, о которых рассказывают детям сказки, но сами в них не верят. Это была живописная нависающая скала, обросшая пышным мхом, между дорогой и лесом. Она образовывала нечто вроде естественного свода, укрытие, в котором можно было свободно стоять во весь рост. Говорили, что под этой скалой нельзя произнести ни одного лживого слова: тут же убьет молнией, даже если никакой грозы и в помине нет и на небе ни облачка. Дети, когда им случалось туда забираться, прикусывали языки и не разговаривали вообще, боясь как-нибудь нечаянно сказать что-нибудь не то и навлечь на себя молнию. Вот почему это место называли Камнем Молчания.