Книга Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

Ушей достигли громкий гул, сотни слившихся в едином вопле голосов. Люди кричали уже давно, с самого начала, просто Велем, ступив на поле, перестал их слышать. На этом поле они были только втроем — он, Грим и судьба. Остались двое — варяга уже никто не принимал в расчет.

Жданец вышел на поле, подняв к небесам щит и меч, поблагодарил Перуна за правый суд и признал Велема победителем. Сам священный дуб, казалось, дрожал от ликующих воплей — все, кроме немногочисленных Гримовых варягов, радовались победе ладожанина. Выбежал Станила, поскользнулся, упал на колено, испачкав богато расшитые свадебные порты, порывисто обнял новоявленного родича, не смущаясь тем, что после этого стал почти так же грязен. Надо же, с кем привелось обниматься! Потом он попал в объятия брага Гребня, потом Селяни, а прочие — Ивар, Колога, Радобож, Добробой с Мирятой — толпились вокруг и хлопали по спине и по плечам, отчего брызги воды и грязи летели на улыбающиеся лица. Парни сияли — они и не смели надеяться на победу, потому что отлично знали, что их старший брат и воевода солгал и выходит защищать ложь. Но он защищал также их всех, и боги, как видно, приняли это во внимание.

Кто-то забрал у него секиру и щит, где уже все досточки болтались, а две так и вовсе вылетели. Велем наконец снял шлем, отдал кому-то из братьев, рукавом стер грязь с лица и запрокинул голову, ловя влажные капли дождя. Волосы быстро промокли, холодные капли потекли по спине, но ему было приятно. Слезы неба смывали с него эту грязь — видимую и невидимую. Боги простили. А значит, по большому счету он был прав.

Растолкав братьев и старейшин, торопившихся чествовать победителя, к нему снова подошел Станила, обнял за плечи и подтолкнул к дубу. В нескольких шагах от него стоял на коленях Грим, уже обезоруженный и без шлема. Лицо и борода его были залиты кровью из глубокой ссадины, задевшей нос, щеку и верхнюю губу. Похоже, еще на пару гнилых зубов стало меньше. Двое отроков стояли за его спиной с копьями в руках.

— Чего пожалел-то? — Не обращая внимания на дождь, промочивший его волосы и нарядную одежду, Станила кивнул на варяга. — Что теперь делать будем с этой жабой? Ах ты, сука брехливая! — Он сделал движение, будто хотел ударить варяга ногой в грудь, но сдержался: Станиле казалось неудобным бить врага, побежденного не им самим. — Жена моя, вишь…

Что теперь с ним сделаем? — Он снова посмотрел на Велема. — Хочешь, в Днепре утопим, или голову отсечем, или на дубу повесим? Примет Перун такую жертву?

— Да что нам проку с его шкуры паршивой? — Велем махнул рукой. — Мы его лучше продадим. Козарам на Волжский путь. Пусть на себе попробует, синец темнообразный. А что он за наш полон выручил, то теперь наше.

— А много выручил?

— За сорок девок, должно быть, много.

— За сорок девок! — Станила вытаращил глаза, бегло произведя в уме подсчет. — На Волге буртасы по две и по три гривны за молодую девку дают, это будет… Давай пополам? Позорил-то он нас обоих, оба и возьмем. А за победу тебе — все его оружие и прочее, что сыщется.

Велем кивнул.

— Ну, пойдем! — Станила хлопнул его по груди. — У меня ж свадьба! Чего мы тут под дождем стоим — там пиво греется, пироги стынут!

— Пойдем. Мне бы в баню только сперва…

Когда Велем вышел из бани, переодетый в чистую сухую одежду, свадебный пир, отложенный со вчерашнего дня, уже вовсю гудел в большой княжьей обчине. Заряла сидела рядом со Станилой, еще с девичьей косой, но без паволоки, и сияла румянцем и блеском глаз, будто настоящая заря. По взгляду, который она на него бросила, Велем понял: ей хочется сказать ему гораздо больше, чем может выразить человеческая речь. Но тут же она опомнилась: ведь он ее родной брат как-никак, только что перед людьми и богами отстоявший свою жизнь и их общую честь! Вскочив из-за стола, с поспешностью, не приличной невесте, она решительно пробилась через толпу радостно гомонящих, сидящих и стоящих гостей, подбежала к Велему и бросилась ему на шею. Он обнял ее, даже не думая, по какому праву может сделать это на глазах у людей и у ее новоявленного мужа; он отстоял ее честь и счастье, рискуя своей жизнью и честью, так разве этого недостаточно? Заряла торопливо целовала его, бормоча что-то невразумительное; он чувствовал, что она вся дрожит, и ему хотелось погладить ее по голове и утешить: теперь все будет хорошо. Они расплатились. И больше он не ощущал вчерашней боли от потери этой девушки. Он вышел сражаться против судьбы и богов ради того, чтобы эта свадьба была доведена до конца, чтобы его прежняя Краса стала кривичской и смолянской княгиней Зарялой. Он бился за свой род и за нее, и разве теперь она не сестра ему перед богами?

Усаженный на почетное место, Велем, уставший от поединка и от всех прежних волнений, быстро напился так, что братья унесли его из обчины на руках. Он не видел, как князя с молодой женой провожали к клети, где была устроена для них постель на новых ячменных снопах, не видел, как их осыпали по пути туда зерном и как Веледар, снова надевший рогатый убор, и Богуслава заклинали молодых:

— Ложитесь вдвоем — вставайте втроем! На каждую ночь — сына иль дочь! Пусть будет сын — бел, как сыр! Пусть будет дочка — как ясная звездочка!

Станила утащил молодую жену в клеть, не дослушав пожелания до конца. Ее ликование, румянец и блеск глаз обещали ему наилучшее завершение богатого свадебного пира.

Назавтра пошли смотреть добычу. В поклаже Грима обнаружилась такая куча серебра, что даже у Станилы глаза полезли на лоб. У булгар Грим продал свой живой товар богатому козарину: все пленницы пошли по разной цене, смотря по красоте и здоровью, но несчастную Взорку он таки ухитрился выдать за жену знатного воеводы и содрал за нее с покупателя аж три тысячи шелягов, при этом сознавая, что где-нибудь в Багдаде оборотистый козарин перепродаст ее вдвое, а то и втрое дороже. Но до Багдада было ехать недосуг — Грим торопился вернуться к своему конунгу, Иггвальду Кабану. Он же не знал, что ближе всего к встрече с вождем находился в тот миг, когда лежал на спине, будто жук, и только мотал головой, ожидая, когда опустится секира победителя. Другие девушки и женщины постарше были проданы подешевле, но в целом набралось больше десяти тысяч шелягов. Считать по одному ни у кого не хватило терпения, и разделили пополам по весу. Заполучив как с куста пять тысяч шелягов, или больше шестидесяти гривен, Станила был счастлив, видя в этом еще одно доказательство своей невероятной удачливости и любви к нему богов.

Правда, Заряла, которую он хотел порадовать, вывалив к ее ногам прямо на пол целую гору серебра, вместо этого горько заплакала. Перед ней лежали кровь и слезы родных и подруг, цена тех, с кем она когда-то вместе училась прясть и плести первые кривоватые пояски, мерялась приданым, у кого больше и искуснее пошито; с кем они вместе «ходили ладой»[40]по весне, пели песни в роще, гадали на женихов в Корочун и собирались прожить бок о бок всю жизнь, переженив со временем своих подросших детей. И вот — подруги увезены в чужую сторону навсегда, а перед ней лежит цена их отнятого счастья и свободы! Заряла ненавидела это серебро, но не могла объяснить обнимавшему ее мужу, почему ей так больно видеть это богатство.