Книга Наука логики. Том 2 - Георг Гегель

В конкретных вещах наряду с разностью свойств между собой появляется еще и различие между понятием и его осуществлением. В природе и в духе понятие имеет некоторое внешнее изображение, в котором его определенность являет себя как зависимость от внешнего, преходимость и неадекватность. Поэтому нечто действительное показывает, правда на себе, чем оно должно быть, но в такой же мере оно, согласно отрицательному суждению понятия, может показывать также и то, что его действительность лишь неполностью соответствует этому понятию, что она дурна. И вот если дефиниция должна указать в некотором непосредственном свойстве определенность понятия, то нет такого свойства, против которого нельзя было бы привести как возражение такой случай, где, хотя весь облик предмета несомненно позволяет нам признать в нем подлежащее дефинированию конкретное, но свойство, принимаемое за характерную черту этого конкретного, оказывается недозревшим или захиревшим. В плохом растении, в плохом роде животных, в презренном человеке, в плохом государстве недостаточно наличествуют или совершенно стерты те стороны существования, которые в других случаях можно было бы принимать для дефиниции за отличительную черту и существенную определенность в существовании такого конкретного. Но плохое растение, животное и так далее все еще остается растением, животным и так далее. Поэтому если признать, что в дефиницию должно быть включено также и плохое, то от эмпирических поисков там и сям ускользнут все те свойства, которые эмпирическая точка зрения пыталась рассматривать как существенные, ускользнут ввиду особых случаев (уродств), в которых они отсутствуют; так, например, существенность мозга для физического человека опровергается особыми случаями безголовых уродов, существенность для государства защиты жизни и собственности – особыми случаями деспотических государств и тиранических правительств. Если против особого случая будут отстаивать понятие и, принимая последнее за мерило, будут выдавать этот случай за плохой экземпляр, то здесь понятие уже больше не имеет своего удостоверения в явлении. Но самостоятельность понятия противна смыслу дефиниции, которая должна представлять собой непосредственное понятие и поэтому может заимствовать свои определения для предметов лишь из непосредственности существования и доказывать свою правомерность лишь на преднайденном материале. Ответ на вопрос о том, есть ли ее содержание истина в себе и для себя или оно есть случайность, лежит вне ее сферы; вопрос же о формальной истинности, о согласии понятия, субъективно положенного в дефиниции, и некоторого вне его действительного предмета, не может быть решен потому, что отдельный предмет может быть также и плохим.

Содержание дефиниции взято вообще из сферы непосредственного существования, и так как оно непосредственно, оно не имеет оправдания. Вопрос о его необходимости устранен его происхождением; тем самым, что она высказывает понятие как нечто лишь непосредственное, она отказывается от того, чтобы постигнуть его самого. Она поэтому не представляет собой ничего другого, кроме формального определения понятия на некотором данном содержании, без рефлексии понятия в себя само, т. е. без его для-себя-бытия.

Но непосредственность вообще происходит лишь из опосредствования; она должна поэтому перейти к последнему. Или, иначе говоря, та определенность содержания, которую содержит в себе дефиниция, именно потому, что она есть определенность, представляет собой не только нечто непосредственное, но и нечто опосредствованное через свое другое; дефиниция может поэтому схватить свой предмет лишь через противоположное определение и должна поэтому перейти к подразделению.

2. Подразделение

Всеобщее должно обособить себя на особенности, поскольку необходимость деления заключена во всеобщем. Но так как дефиниция уже сама начинает с особенного, то необходимость для нее перейти к подразделению заключена в особенном, которое само по себе указывает на некоторое другое особенное. И, обратно, именно здесь особенное отделяется от всеобщего, поскольку мы фиксируем определенность, имея потребность отличить ее от другой по отношению к ней определенности; тем самым всеобщее предполагается для подразделения как предпосылка. Поэтому хотя ход движения здесь таков, что единичное содержание дефиниции восходит через особенность к крайнему термину всеобщности, однако последнюю следует отныне принимать за объективную основу, исходя из которой подразделение оказывается дизъюнкцией, расчленением всеобщего как чего-то первого.

Тем самым появился переход, который, так как он совершается от всеобщего к особенному, определен формой понятия. Дефиниция, взятая изолированно, есть нечто единичное; какое-либо множество дефиниций относится к многим предметам. Принадлежащее понятию поступательное движение от всеобщего к особенному составляет основу и возможность некоторой синтетической науки, некоторой системы и систематического познания.

Для этого первым требованием является, как было показано, чтобы вначале предмет рассматривался в форме некоторого всеобщего. Если в действительности (будь это действительность природы или духа) субъективному, естественному познаванию дана как нечто первое конкретная единичность, то, напротив, в том познавании, которое, по крайней мере, постольку есть постижение, поскольку оно имеет своей основой форму понятия, первым должно быть простое, выделенное из конкретного, так как лишь в этой форме предмет имеет форму соотносящегося с собой всеобщего и такого непосредственного, которое сообразно понятию. Против такого пути развития науки можно, правда, выдвинуть примерно то возражение, что так как, мол, созерцать легче, чем познавать, то началом науки мы должны сделать также нечто поддающееся созерцанию, т. е. конкретную действительность, и что этот путь более сообразен с природой, чем тот, который начинает с предмета в его абстрактности и отсюда, наоборот, идет дальше к выделению в нем особенного и конкретно-единичного. Но так как задача состоит в том, чтобы познавать, то вопрос о сравнении с созерцанием уже решен, и мы уже отказались от последнего; теперь вопрос может заключаться только в том, что должно быть первым в пределах познания и каков должен быть дальнейший порядок движения; теперь уже требуется путь не сообразный с природой, а сообразный с познанием. Если ставится вопрос только о легкости, то и помимо этого само собой ясно, что познаванию легче схватить абстрактное простое определение мысли, чем конкретное, которое есть некоторое многообразное соединение таких определений мысли и их отношений; а ведь именно таким образом, а не так, как оно дано в созерцании, должно пониматься конкретное. Взятое само по себе, всеобщее есть первый момент понятия потому, что оно есть простое, а особенное есть только последующее потому, что оно есть опосредствованное; и обратно, простое есть нечто более всеобщее, а конкретное, как внутри себя различенное и, стало быть, опосредствованное, есть то, что уже предполагает переход от некоторого первого. Это замечание касается не только порядка движения в определенных формах дефиниций, подразделений и теорем, но также и порядка познания вообще, и оно имеет силу только касательно различия абстрактного и конкретного вообще[105]. Поэтому и при обучении, например, чтению разумно начинают не с чтения целых слов или хотя бы слогов, а c элементов слов и слогов и со знаков абстрактных звуков; в буквенном письме анализ конкретного слова на его абстрактные звуки и их знаки уже произведен, и процесс обучения чтению, именно вследствие этого, становится первым занятием абстрактными предметами. В геометрии следует начинать не с некоторого конкретного пространственного образа, а с точки или линии, а затем с плоских фигур, из последних же не с многоугольников, а с треугольников, из кривых же линий – с круга. В физике следует освободить отдельные свойства природы или отдельные материи от тех их многообразных переплетений, в которых они находятся в конкретной действительности, и представить их в их простых, необходимых условиях; они, как и пространственные фигуры, тоже являются чем-то таким, что можно созерцать, но созерцание их должно быть подготовлено таким образом, чтобы они сначала выступили и были фиксированы освобожденными от всяких видоизменений теми обстоятельствами, которые внешни их собственной определенности. Магнетизм, электричество, различные виды газов и так далее суть такие предметы, познание которых получает свою определенность единственно только благодаря тому, что они нами берутся выделенными из конкретных состояний, в которых они выступают в действительности. Эксперимент, правда, представляет их созерцанию в некотором конкретном случае; однако частью он, чтобы быть научным, должен брать для этого лишь необходимые условия, частью же он должен быть многообразно повторен, чтобы показать, что неотделимая конкретная сторона этих условий несущественна, так как последние, когда разнообразится эксперимент, выступают в разнообразном конкретном виде и, стало быть, для познания остается лишь их абстрактная форма. Чтобы привести еще один пример, укажем, что могло бы казаться естественным и остроумным рассматривать цвет сначала в его конкретном явлении животному субъективному ощущению, затем вне субъекта как некоторое призракообразное, висящее в воздухе явление и, наконец, во внешней действительности, как прикрепленное к объектам. Однако для познания всеобщей и тем самым истинно первой формой оказывается средняя из названных, цвет, висящий в воздухе между субъективностью и объективностью, как всем нам известный спектр, еще без всякой переплетенности с субъективными и объективными обстоятельствами. Последние вначале лишь мешают чистому рассмотрению природы этого предмета, ибо они ведут себя как действующие причины и потому оставляют нерешенным вопрос о том, имеют ли определенные изменения, переходы и отношения цвета свое основание в его собственной специфической природе, или же их скорее следует приписать болезненному специфическому характеру этих обстоятельств, здоровым или болезненным особенным состояниям и действиям органов субъекта или химическим, растительным и животным силам объектов. Можно привести много и других примеров из области познания органической природы и мира духа; повсюду абстрактное должно составлять начало и ту стихию, в которой и из которой развертываются особенности и богатые образы конкретного.