Книга Джек на Луне - Татьяна Русуберг

И тут я понял, где нахожусь. Понял, почему мне открылся такой отличный вид на город. Я был на башне. Под самой ее крышей. В той комнате, где никогда раньше не бывал. А там внизу, в воде плескалась Лэрке. Лэрке и факинг раздвоившийся Джей!

Я обернулся — но белобрысый паренек исчез. Кругом мягко светились экраны. Качественное инфракрасное изображение. Ванная с джакузи. Душ внизу. Гостиная. Кухня. Коридор второго этажа. Моя комната. Я сплю, разметавшись по кровати, одеяло скомкано в ногах. Вижу себя сразу в двух ракурсах — сверху и в отражении панели шкафа. Фак! Фак! Фак!

Проснулся я весь в поту. Черт, одеяло и правда валяется почти на полу. Подобрал его, замотался чуть не с головой. Уставился в потолок. В темноте, конечно, не фига не разглядишь, но я был весь на измене. Казалось, красноватый глаз камеры целится в меня из какой-то неприметной дырки. А за ней — другой глаз, живой и серый. Севин. Спать я больше не мог. Оставаться в кровати — тоже. В итоге — выбрался из постели и пошлепал вниз, замотанный в одеяло. Заполз в какой-то закуток в коридоре, которого на камерах вроде не было. Скрючился на полу. Так Себастиан меня и нашел — уже утром. Я наплел что-то про кошмар — даже врать не пришлось. Это и был кошмар — наяву. И я в роли факинг жертвы.

Орфей и Эвридика

— Я писал свое письмо везде. На уроках, в сортире на коленке, дома, у озера на лавочке, везде, где мог бы расположиться с ручкой и тетрадкой так, чтобы мне не мешали и не заглядывали через плечо. Ради этого дела я даже пересел от Лэрке обратно к Томасу. Объяснил ему про сочинение. Знал, что лезть носом в мою писанину парень не будет. И в бок пихнет в нужный момент, если кому из учителей вдруг взбредет в голову меня спросить. Хотя наверное со временем даже Паровозик стал удивляться, чего это письмо у меня такое длинное выходит.

А Лэрке… У нее приближался конкурс, так что даже если бы к ней за парту уселся снежный человек, то она бы просто поделилась с ним учебником.

Когда я подходил к трудным местам в своей истории, то не шел на урок. Забивался в какой-нибудь тихий угол в школе, и кропал там, а потом сидел и ждал, пока придут в норму опухшие глаза, и исчезнут с морды красные пятна. Я донес до матери и отчима, что у меня задолженность по датскому, и четыре недели, чтобы все досдать. Так что по вечерам меня обычно оставляли в покое, и я мог спокойно работать в своей комнате. Как я надеялся, не вызывая подозрений.

Проблема была в том, что чем дальше, тем сложнее мне было выплеснуть на бумагу то, что во мне накопилось. Одно дело описать какие-то события, пусть даже те, что тебе больше всего хотелось бы забыть. А другое — рассказать о чувствах, которые они у тебя вызвали. Особенно, когда ты уже почти забыл — как это, нормально чувствовать. Дома мне все казалось, что Себастиан смотрит через плечо. В школе — что кто-то — Томас, училка или урод вроде Каспара или Вильяма — заглянет-таки в мою тетрадь, увидит, что там, и все будет кончено. Совсем не так, как мне хотелось.

И тогда я нашел себе убежище. На самом деле, на этот заброшенный дом я наткнулся еще летом, пока от безделья рассекал повсюду на "Призраке". Серая облупленная вилла стояла прямо у дороги. Перед ней торчала табличка "Продается" с телефоном агента. Помню, в первый раз я бросил велик во дворе и походил вокруг, заглядывая в окна через приставленные к стеклам ладони. По ходу, в доме уже какое-то время никто не жил. Вся мебель была вывезена. Я подергал входную дверь — просто так, от любопытства. И чуть не скатился со ступенек: она открылась, когда я дернул посильнее. Оказалось, замок кто-то выломал, а хозяева или агент-халявщик так новый и не вставили.

Ну, побродил я немного по пустым комнатам. Удивился, что на стене в гостиной до сих пор висели вставленные в красивые рамки фотографии. Черно-белые портреты детей. Мальчика и двух девочек. Кто вывозит из дома мебель и оставляет семейные фотки? Тогда я понять не мог. Зато теперь понимал. Такая семья, как наша, где счастливые улыбки намертво пришиты к искусанным губам. Или такая, как у Лэрке, где все настолько ненавидят друг друга и изъедены ненавистью, что уже не тратят усилия на то, чтобы это скрывать.

Так вот. Под конец я совсем забросил школу и стал с утра уезжать к заброшенной вилле. Томаса попросил сказать классухе, что я заболел. Ему поверят. А когда обман вскроется, то это уже будет неважно. Ничего уже будет неважно.

Отопление в пустом доме, конечно, отключили. Но все равно там было теплее, чем на улице, да и крыша не текла. Даже на полах еще сохранились паласы. Вот только кроме меня это быстро выяснили местные торчки. Тусовались они, правда, в основном на чердаке — видно, агент иногда показывал дом потенциальным покупателем, и нарики не хотели, чтобы мусор и использованные шприцы их выдали. Это не мешало им, впрочем, потихоньку тырить и продавать то, что можно было продать: стиральную машину, посудомойку, холодильник, кое-какую брошенную хозяевами мебель.

Самих воров я никогда не видел: торчки собирались на хате по вечерам, после того, как я оттуда уходил. Да даже и застань меня кто-то из них — что бы они сделали? Разве что дозу предложили бы. А я, быть может, и не отказался.

Один раз, правда, чуть не уселся жопой на шприц — привык, что обычно в комнатах ничего не кидали. И вот тогда меня озарило. Наркоз-то я раздобыл, а шприца пока нет. А тут — вот он, лежит себе прямо под ногами. И защитный колпачок рядом валяется. Себастиану-то какая разница — стерильный я в него засажу или нариком попользованный? Короче, подобрал я шприц, колпачок осторожно надел, а потом припрятал на крыльце. А то мало ли, заметут торчков-то, на дом замок навесят, и не войдешь.

Но это я уже здорово забежал вперед. Вы наверное сейчас думаете, что я бесчувственный урод? Моральный выродок, который продолжает позволять отчиму издеваться над собой, чтобы дописать свою исповедь извращенца? Эгоист, который наплевал на мать, все больше подсаживающуюся на транки, чтобы добиться своего? Да, все так и есть. Эгоист, урод и моральный выродок. Таким я стал. Помните, что я писал про сердце? Оно давно засохло в горшке на башне.

Но была еще одна причина того, что я тянул время. Телескоп. Ведь если то, что мне показал во сне Джейкоб, — правда, это могло все изменить. Наверняка ведь Сева снимал и его — свою первую жертву. А это значит, отчиму грозило обвинение в убийстве. Это тебе не пара лет за совращение малолетних. Это может кончится пожизненным — если найдут тело со следами насильственной смерти. А вот если Джей утопился сам, скажем, в той же факинг ванне, а Сева просто испугался и припрятал тело… Тогда все опять упирается в до трех лет, что меня ну никак не устраивало. Да, все верно, я полазил по уголовному кодексу, гугль рулит.

Блин, если бы узнать, что там, на верхнем этаже башни! Ведь если я найду доказательства убийства, то мне не придется убивать самому. Да, вот до чего я дошел. Планировал укокошить отчима. Причем не просто так, а чтоб он помучился. И знаете, кто в этом виноват? Да гребаное законодательство этой страны. После того, что перенес я и несчастный Джейкоб, все, что грозило извращенцу — санаторий с полноценным питанием, телеком, спортзалом и библиотекой. Причем даже не очень надолго. Я знаю, каково это — сидеть в датской тюряге, из первых рук. У Ибрагима одного из братьев закрыли за распространение. За полтора года парня так разнесло на халявных харчах, что его семья едва узнала.