Книга Фаворит и узник - Анатолий Терещенко

Горбачеву в «закромах» страны досталось 719 тонн золота. Плюс примерно более 200 тонн ежегодной добычи. К концу его правления нарисовалась цифра в 2000 тонн. В США эта цифра составляла 8000 тонн. За несколько месяцев правления Ельцина, к концу октября 1991 года, по заявлению тогда модного экономиста Явлинского запас золота составил всего лишь 240 тонн. Вопрос, кто, где и как профукал почти 1600 тонн драгметалла, до сих пор висит в воздухе.

Евгений Петрович глубоко переживал за состояние дел в государстве, которое он защищал с оружием в руках, буквально ползая по снегам и болотам Поволжья, вступая в боевые столкновения с немецкими разведывательно-диверсионными группами и отрядами, забрасываемыми противником в глубокий тыл Красной армии. Еще большую цену этой борьбы он узнал, занимая высокие посты и возглавляя разведку и контрразведку МГБ СССР, а потом работая в «Фирме», в так называемой разведке Андропова.

После событий 1991 года Евгений Петрович, как и многие трезвомыслящие и патриотично настроенные граждане, рассуждал примерно так, как и они: «Советский мир был мой и наш. При всех его недостатках это был мой дом — наш дом. Я жил в нем спокойным хозяином, знающим, что завтра будет так же, как и сегодня, а может, лучше — снижались цены. Во всю мощь работала социальная система. Я был нужен стране, заводу, школе, больнице… Рабочие места гарантировали мне ежемесячную зарплату, премии, надбавки. Постсоветский капиталистический мир для меня чужой, потому что в нем я стал товаром. Меня покупают и продают. При всех достоинствах этого мира я в нем чужой. Как и миллионы других людей, не нужен, потому что нет рабочих мест. Я лишний в этом обществе. В советском мире я имел защиту — государство, партию, профсоюз, коллектив, друзей…

В том обществе мускулы и приемы драки были не нужны. Ум и образование были сильнее. Теперь я не рискую один гулять в парке и ночью опасаюсь ходить по улицам. Охранник Хозяина любой фирмы получает во много раз больше, чем преподаватель института или ученый, не говоря об учителе или враче».

Действительно, 90-е годы прошлого века ворвались в нашу жизнь толпами, митингами, манифестациями и демонстрациями. Люди хотели перемен. КПСС уже ничего не обещала. А вот либералы разных мастей, подкрашенные многоцветными демократическими красками, предлагали существенное улучшение жизни.

Часто в эти годы Евгений Петрович, встречаясь с друзьями, приезжающими к нему на скромную дачу, дискутировали по поводу перемен в обществе. Нет, они по-стариковски не ворчали, а трезво оценивали события и речи какого-нибудь трибунного политика — как правило, очередного удачливого демагога, способного своими речами повести людей в совершенно непредсказуемом направлении.

Он рассказывал друзьям, особенно молодым, сколько интересного, нужного для безопасности страны он наблюдал в жизни и службе, к сожалению, не вошедшего в прокрустово ложе чекистского жанра той поры, отвергающего то, что незыблемо, обязательно и истинно. Запад как смотрел на восточных славян — на их Большую страну, хотя и обломанную с краев, так и смотрит, а порой и подло действует. Он ненавидит и боится только сильную Россию, которой исторически не везло и не везет на руководителей.

Ученые, учителя, врачи, писатели, рабочие, инженеры, фермеры делали и делают историю, а цари, генсеки и президенты просто ее подписывают. Как и солдаты на войнах делают историю молча, а победы подписывают политики, вину же за поражения вешают на разведку.

Накатывались лихие 90-е малиновыми пиджаками, стрелками при финансовых разборках, вороватой дележкой приватизированного государственного имущества и другими прелестями наступающего переходного капиталистического периода. Газеты, журналы и телевидение «пишущими перьями» и «говорящими головами» агитировали народ. Они призывали не бояться частной собственности, а соглашаться с идеями младореформаторов Гайдара, Чубайса, Коха, Авена и других в направлении либерализации цен, разрешения свободы торговли, урегулирования внешнего долга и открытия западных кредитных линий, совершить переход к адресной социальной поддержке малоимущих. Получилось все, кроме последнего. На помощь малоимущих не хватило денег. Этот долговой шлейф властей тянется до сих пор. О рытвины и ухабы младореформаторов мы спотыкаемся и сегодня…

Один из гостей на даче у Питовранова, при обсуждении газетной статьи об убийстве царской семьи, как-то заметил:

— Понимаете, Евгений Петрович, словно в поддержку этих материалов по телевидению жуют сопли, изображающие «зверства» большевиков. В газетах и журналах потоком идут аналогичные статьи. И делают это в основном люди, не пережившие никаких «зверств» советского периода, а многие процветавшие в те годы…

— Вместе с ходом времени меняется значение вещей, но прошлое остается прошлым, даже боги не могут изменить его, — философски заметил Евгений Петрович.

А гость продолжал:

— Да, я согласен с вами — ничто не принадлежит нам, одно только время наше. Я раньше не одобрял, например, убийство царской семьи. Видя нынешние спекуляции на эту тему, я теперь на сто процентов одобряю эту «расправу» большевиков. Правда, не надо было всех приговаривать к расстрелу, но царь заслужил такой участи кровью россиян на фронтах с бездарным его руководством, расстрелянных рабочих на Ленских приисках, невинных людей — при стачках и манифестациях. Я считаю «расправу» над этим ничтожеством, проигравшим все свои войны и бросившим государство, когда победа над Германией была в его кармане… Власть валялась пьяным российским мужиком в серой шинели — ее и подобрали большевики. Карму, настигшую царя, считаю не просто справедливой, а крайне необходимой. Это священная месть за все то зло, какое причинила людям романовская монархия. Я готов простить советской власти все репрессии за одно только уничтожение монархии и классов помещиков и капиталистов…

— Мне кажется, — обратился Евгений Петрович к собеседнику, — монархии, несущие средневековое мракобесие, — это большой анахронизм.

— Но у нас сегодня трудно объяснимая катавасия в ельцинском королевстве, — если у нас капитализм, то коммунистический, если коммунизм — капиталистический. Какой-то дурдом… «Все смешалось в доме Облонских…» — заметил гость.

— То ли еще будет, если не найдется новый степенный поводырь для России, — горько усмехнулся Евгений Петрович. — Упаси бог быть России слабой — сожрет Запад. Помните, что сказал Наполеон: «Сила никогда не бывает смешной».

— Согласен: власть и сила не портят людей, зато дураки, когда они у власти, портят власть. Вот мы и живем с вами — вернее, доживаем при такой власти. Они погубят страну.

— А про свет в конце тоннеля вы слышали?

— Я знаю, на что вы намекаете, Евгений Петрович. Когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остается пустота. Но пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее.

— Эрнест Хемингуэй?

— Да, Евгений Петрович!..

— Кто для вас Горбачев? — спросил гость.

— Человек, застрявший в двери между прошлым и будущим, — ответил грустно отставной генерал с незатуманенными мозгами…