Книга Прикосновение полуночи - Лорел Гамильтон

– Ты сохраняла способность исцелять смертельные раныналожением рук, и он запретил тебе использовать твой дар?

Хафвин опустила голову, но сказала:

– Да.

Андаис посмотрела на меня.

– Она твоя, но я не дам тебе переманить у Кела всех егостражей. Даже королева не в силах освободить другого сидхе от клятв верности ислужбы.

– Хафвин не нарушит клятв, перейдя ко мне, посколькуона не давала обетов принцу Келу. Как мне сказали, многие из его стражей неприсягали ему.

В глазах Дойла мелькнуло что-то, давшее мне понять, что онесли не одобрил, то хотя бы понял, почему я решилась на риск.

Андаис нахмурилась:

– Не может быть. После смерти Эссуса Кел предложил егостражам перейти к нему на службу. Они присягнули моему сыну.

Хафвин склонилась еще ниже, но возразила:

– Моя королева, Кел сказал нам, что ты нас ему отдала.Он не спрашивал ни нашего желания, ни согласия. Он объявил, что мы клялисьслужить принцу, а он – принц.

– Он сказал, что вы все выразили желание емуслужить, – растерянно проговорила Андаис.

Хафвин легла на пол лицом на сложенные руки, но ответила:

– Нет, моя королева.

Андаис взглянула на Бидди:

– Ты давала присягу Келу?

Бидди покачала головой.

– Нет, и он не просил.

Андаис повернулась назад к трону:

– Догмэла, ты присягала принцу Келу?

– Нет, моя королева, – ответила та, глядя большимиглазами на испуганном лице.

Андаис закричала. Громко, пронзительно, без слов – в этомвопле будто отразилось все ее отчаяние.

– Я никогда не отдала бы стражей моего брата никому,даже собственному сыну! Все, кто не давал обетов Келу, вольны уйти от него.

– Мы можем предложить наши услуги, кому захотим? –спросила Хафвин, приподнимая голову, чтобы взглянуть на королеву.

– Да, но если вы пойдете к принцессе, мой прежнийприказ остается в силе. Вы должны будете служить ей так, как всегда служилистражи моей семье и моему дому.

Бидди отважилась сказать:

– Принц Эссус не принуждал нас служить таким образомему и только ему.

Андаис посмотрела на нее, покачала головой и повернулась комне.

– Что ты сделаешь со своими стражами, если я теберазрешу?

– Я освободила бы женщин от целибата, поскольку, как тыотметила, от них моя беременность не зависит. Когда я забеременею и буду знатьотца своего ребенка, я освободила бы от целибата и мужчин.

– А если ты не забеременеешь?

– Тогда я сохранила бы тех, кого предпочитаю видеть всвоей постели, а остальным позволила бы найти возлюбленных. Пять-шесть мужчин,ну, может, семь-восемь, меня вполне устроили бы.

– А что, если я велю всем, кого ты не прибережешь длясебя, вернуться ко мне?

– Ты сказала однажды, что ввела целибат, посколькухотела сохранить их семя для себя, но если ты не можешь забеременеть, то почемуне позволить им осчастливить других женщин и, может быть, подарить им детей?

– Так прямо, так справедливо, так по-Эссусовски.

Она повернулась к нам спиной и пошла к трону.

– Забирай тех, кто стоит рядом с тобой, и иди. И знай:из-за того, что ты мне наговорила, наказание наших заговорщиков будет более...существенным. Ибо мой гнев можно охладить только кровью.

Сказать на это можно было только одно:

– Я во всем тебе повинуюсь, тетя Андаис.

Я поклонилась ее спине, мы подняли Хафвин на ноги и удалились.Мне не нужны были ничьи подсказки, чтобы знать, что я толкнула Андаис к самойчерте. Мы оставили ее ласкать Киерана. Последнее, что мы услышали из-зазакрывающихся дверей, – это крик Мэденн. Я попыталась оглянуться, но Галени Холод держали меня слишком крепко. Оглядываться сегодня мне уже не дадут.

Глава 26

Перед дверью моей комнаты бушевал шторм из бабочек, словнокто-то разбил калейдоскоп и подбросил в воздух не стеклышки, а освобожденныецвета, и они поплыли по воздуху, искрясь, переливаясь, перемешиваясь. Парумгновений я не различала крошечных рук и ног, кисейных платьиц и юбочек. Явидела только то, что хотел показать мне их гламор. Стайка бабочек,взметнувшаяся в воздух воплощением самой красоты. Мне пришлось несколько разморгнуть и хорошенько сосредоточиться, чтобы увидеть настоящую картину. Галенпотянул меня за руку назад, и мы все остановились, не дойдя до этого радужногооблака.

Реакция Галена тут же напомнила мне, когда я в последний развидела такое множество фей-крошек. Гален был прикован к скале поблизости оттронного зала. Его тело было почти не различить под медленно машущими крыльями.Крылатые человечки сидели на нем будто бабочки на краю лужи, потягиваяжидкость, помахивая крыльями в такт глоткам. Только пили они не воду, они пили егокровь. Гален отчаянно кричал, тело выгибалось в цепях. Движение согнало с местагруппку фей, и я увидела, почему он кричал. Его пах казался кровавым месивом.Они питались не только кровью, но и плотью.

Рука Галена больно сжала мою ладонь. Я оглянулась на него:глаза распахнуты, губы приоткрыты. Теперь я знала, почему Кел подрядилфей-крошек отнять у Галена его мужественность. А в то время это казалось лишьодной из обычных его жестоких забав.

Калейдоскоп бабочек разошелся как занавес, открывая нашемувзгляду королеву Нисевин: она парила в воздухе на больших крыльях, словнобабочка-сатурния, только слишком бледная, призрачная. Ее платье сверкалосеребром, алмазы в короне так сияли на свету, что затмевали узкое личико. Язнала, как она выглядит, потому что я уже видела эту тонкую, почтискелетообразную красоту. Рост куклы Барби и пропорции топ-моделей. Глядя на еесияющую, но чуть выцветшую белизну, я понимала, почему люди принимали фей то задуши мертвых, то за ангелов. Она походила на то и на другое и не была ни тем,ни другим. Слишком материальная для привидения, слишком насекомообразная дляангела.

Если бы Гачен не цеплялся за мою руку, я бы подошлапоговорить с ней, как одна царственная особа с другой, но я не могла проситьего подойти ближе к этой яркой кровожадной стайке. Дойл заметил моезатруднительное положение и, шагнув вперед, отвесил придворный поклон.

– Королева Нисевин, чему мы обязаны такой честью?

– Какие любезные слова, Мрак, – прозвенел ее голосзлобным колокольчиком, – но немножко поздно, не находишь?

– Поздно для чего, королева Нисевин? спросил онвежливым и ничего не выражающим светским оном. Таким тоном он говорил, когда незнал, в какую новую политическую яму мы провалились.