Книга Мощи святого Леопольда - Борис Конофальский

– А-а-а-а-а, – снова заорал Зеппельт, – буду, буду причащаться, раскаяться хочу. Дозвольте раскаяться.

– Да поздно уже, – сказал Волков не отнимая факела, он хотел покончить побыстрее с этим делом и убираться из города.

– Не поздно, – вдруг произнёс отец Семион, и осмелился отвести огонь от костра.

Волков не ожидал такой наглости и только уставился на попа:

– Умом тронулся, обнаглел? – Только и смог проговорить кавалер.

– Господин, мы тут уже многие законы нарушили, – тихо заговорил монах, – а теперь вы пытаетесь совершить и грех, да ещё и на глазах многих, кои могут и показания против вас дать, случись разбирательство.

– Какое ещё разбирательство? – удивился Волков.

– Не извольте сомневаться, разбирательство будет обязательно, с нас свами ещё за всё это спросят. – Продолжал отец Семион.– Мы взяли на себя смелость судить от лица инквизиции, права такого, не имея, а зная сколь могущественны ваши враги, глупо было бы думать, что они упустят шанс не осудить вас, так давайте не дадим им лишнего повода, я причащу его, то времени много не займёт.

Поп был прав, Волков опустил факел. Опять он был прав, кавалер подумал, что за всё это его, действительно, спросят. А поп тем временем вооружился Святой книгой и символом веры, достал склянку с вином и хлеб для причастия. Подошёл к колдуну, что был уже привязан к столбу и заговорил с ним. Он тихо говорил, колдун нудно выл, озираясь по сторонам со страхом и злобой. Волков боялся, что это будет тянуться долго, поэтому повернулся к солдатам и крикнул:

– Чего рты разинули, ждёте пока еретики придут? Грузите оружие, на свободные подводы, не успеем до темна всё вывезти, будем ночью возить. Ничего здесь не оставим.

Солдаты зашевелились, а кавалер сунул факел Сычу, и стал ждать, пока поп закончит таинство.

Отец Семион и рад был закончить побыстрее, да толстяк не спешил, он всё говорил и говорил, признавался и признавался в страшных делах своих, вспоминая всё новые и новые прегрешения. Уже вернулась партия людей, что уходили за город со вторым обозом, уже и загружены были почти все подводы, а колдун всё не унимался. Говорил так что слюна на губах пеной становилась.

– Роха,– раздражённо позвал Волков.

– Да, я тут, – отвечал тот, подходя к кавалеру.

– Не жди, вези раку в лагерь, нечего лошадям простаивать, сгрузишь раку останешься при ней, а подводы сюда отправишь.

– Эх,– сказал Скарафаджо,– хотел костёр поглядеть.

Он пошёл к обозу, а Волков остался, сел на тюки с тряпками и одеялами, что взяли на квартирах после победы над еретиками.

Видимо болтовня колдуна и попу надоела, он уже не знал, как и закончить таинство. Не выдержав, отец Семион, улучшил момент и чуть не силой, воткнул гостию в незакрывающийся рот, колдун бодро прожевал святой хлеб, не прекращая говорить, а поп уже влез к нему на костёр и заливал ему в рот вино из склянки, положил ему на голову руку и громко сказал:

– Отпускаю тебе грехи твои, и предаю тебя в руки мирского правосудия, да смилостивится над тобой Господь. Аминь.

Он осенил колдуна святым знамением, дал поцеловать символ веры и, спрыгнув с костра, начла громко читать молитву. Солдаты снимали с головы подшлемники и шлемы. Пытались вторить попу. Волков, кривясь от боли в ноге, тоже встал, снял шлем, и, не дожидаясь окончания молитвы, протянул руку к Сычу за факелом, но тот факел не отдал:

– Дозвольте я, экселенц. Уж больно он вонючая жаба, этот колдун, позвольте мне его подвалить. Может на суде перед Богом за это мне какой-нибудь грешок спишут.

Кавалер и не думал возражать, и Сыч твёрдым шагом пошёл к костру и стал поджигать пучок щепы. И тут Ханс-Йёахи Зеппельт осквернитель, расстрига, чернокнижник и колдун заорал, так что Сыч заметно вздрогнул. Чуть факел не уронил.

– Не жги, не жги, прочь, прочь пошёл пёс. Отец мой, я не во всём покаялся, не во всём, остановите его, остановите подлеца, пусть прочь идёт. Не жги! Аааа, да Господи, не жгите меня. Я в монастырь пойду, грехи замаливать, только не жгите.

Отец Семион растерянно глядел на Волкова, а тот просто стоял, глядел на костёр, и, не собираясь останавливать Сыча.

А пучок сухой щепы бодро занялся огнём, стал нагревать дрова из старой мебели, потянулся белый дымок.

Монах и хотел было остановить Сыча, да было поздно, языки заплясали по сухим обломкам лавок и столов, из которых костёр и был сложен.

– Святой отец, остановите огонь, водой его, водой лейте,– надрывался расстрига и колдун,– я тайну вам поведать хочу, не всё я вам рассказал.

Но отец Семион так и стоял в растерянности, глядя то на разгоравшийся костёр то на кавалера ожидая, его приказа. Но Волков молчал, а ветер весело трепал языки, раздувал пламя, и оно уже шатаясь из стороны в сторону вслед за ветром быстро и шумно разрасталось, пожирая деревяшки всё ближе к белым, пухлым стянутым верёвками ногам колдуна.

– Да, что же вы святой отец, что же вы,– ревел тот,– велите тушить огонь, я не во всём покаялся. Велите воду нести!

Но костёр уже разгорелся, и ветер выдул из глубины костра огромный и живой лепесток пламени, тот вырвался на свободу и как языком лизнул колдуна от ног и до головы, сальные патлы чернокнижника встали дыбом и загорелись. Вспыхнули, а как пламя улетело вверх, стали гореть сами по себе. Тот затряс головой пытаясь стряхнуть огонь, извивался, пытаясь освободиться от верёвок и орал при этом:

– Господи, горю, горю же, воды, воды скорее, я ж горю, святой отец, отчего вы не велите тушить, велите, да что ж вы стоите, велите тушить, аааааа……….Ноги уже горят, ноги горят…..Да будь те вы прокляты святой отец, все… Все будьте прокляты я же не во всём покаялся. Грех вам, грех вам…аааа…..

Огонь загудел, звонко щёлкали деревяшки, костёр уже было не потушить, не остановить. Отец Семион смотрел на огонь с ужасом. И молился истово, осеняя себя, мелко, святыми знамениями.

А кавалер был на удивление спокоен. Он ждал только одного, когда колдун, наконец, прекратит орать, и ему было всё равно во всех ли своих, многочисленных, грехах покаялся этот демон в человеческом обличии или не во всех. Волков от души желал ему места в аду и хотел, что бы всё побыстрее закончилось. Особенно этот нескончаемый скулёж. И колдун замолчал, пламя закрыло ему уже все ноги до жирного чрева, и он обмяк, голова его повисла, а сам он стал дымиться белым жирным дымом с мерзким шипением.

Отец Семион снова громко и чётко стал читать молитву, и снова солдаты и даже Пруфф и Брюнхвальд стали повторять её. И когда дочитали в огне, что то хлопнуло, то было чрево колдуна, оно прорвалось, и огромный кишечник с требухой вывалился в костёр, к ногам. А сам колдун вспыхнул, стал гореть с жирным щёлканьем и свистом, и зачадил, пошёл чёрный дым от него. Густой и страшный.

– Вон, какой дух то в нём чёрный был,– сказал Ёган глядя на костёр широко открытыми глазами,– чистая злоба.