Книга Хищник цвета ночи - Татьяна Серганова

За вопросами я просидела полночи, пытаясь найти нужные слова, чтобы выразить мысль и не расплакаться. Нужны были искренность, честность и правда. Мне предстояло открыться самой и раскрыть чужие души.

Никакой фальши, лишь искренние чувства.

Интервью назначили на десять утра. В восемь к больнице подъехал фургончик с лейблом федерального канала. Журналиста я знала, столько раз видела по телевизору — список шишек, у которых он был интервьюером, исчислялся десятками. И теперь среди них появилась я.

Гример, макияж, приветствие и любопытные взгляды.

Нам выделили отдельный кабинет, я даже приоделась для этого случая, сменив спортивки, майку и тапочки на джинсы и кофту. Думала о водолазке, но мне посоветовали выставить синяки напоказ. Так я и сидела — бледная, сосредоточенная, с сине-зелеными синяками на лице, которые даже гример не смог спрятать, и с черными отпечатками на шее.

Изувеченная, но не сломленная.

— Как только устанете и почувствуете себя плохо, скажите, — произнес мужчина, присаживаясь напротив меня. — Мы тут же остановимся.

Я кивнула.

Свет софитов слепил, черные объективы камер нервировали, а мне почему-то подумалось о том, что мама так и не пришла, не пожелала мне удачи. Это выглядело более чем предательством.

— Как вы впервые встретились?

— Это произошло почти три года назад. Я пришла устраиваться работу. Надела свой самый лучший костюм, собрала волосы в пучок и слегка подкрасила глаза. Старалась держаться сдержанно и в то же время уверенно. Да, я знала, кто такой Ник Н’Ери и какие слухи о нем ходили. Но меня подкупила приписка в конце объявления — никаких личных отношений.

— Но вы обошли это правило?

— Не сразу. Поверьте, два года — очень большой срок рядом с таким мужчиной. — Я попыталась улыбнуться, но не смогла.

Как это было странно и страшно — говорить о том, в чем всегда боялась признаться себе. Но так необходимо.

Интервью длилось уже больше часа. Под светом софитов было жарко, ужасно хотелось пить, и голос почти сел. Я потеряла счет стаканам, которые осушила за это время.

— Значит, шаери?

— Шаери, — подтвердила я, смотря прямо в глаза журналисту.

— Избранница зверя, но не человека.

— Да.

— А ваши чувства принимались в расчет?

— Принуждение запрещено, — заметила я. — Да и Нику оно не нужно.

— А вам? Как отделить желание зверя и чувства зверя?

Я на мгновение задумалась.

— А вы сами знаете, в чем отличие страсти от любви? — поинтересовалась и мотнула головой, чувствуя, что волосы прилипли к шее. — Когда тебя желают, это чертовски приятно, но когда тебя любят — ты живешь. И я жила… живу рядом с ним. Каждую секунду своей жизни. Или вы серьезно думаете, что, пытаясь спасти очередную любовницу, Ник пошел бы на такую крайность? Отпустил зверя, сломал печать?

— Но это нарушение закона, как и убийство.

— Не спорю. Но есть и смягчающие обстоятельства.

— Какие, например?

— Моя беременность, — тихо ответила ему, открывая последний козырь. О том, что она прервалась, я сообщать не собиралась. — Как думаете, многие ли мужчины смогли бы сдержаться, увидев свою любимую, ждущую ребенка, в таком состоянии? — Я коснулась синяков на шее, провела пальцами по скуле, привлекая внимание к ссадинам. — Наказание должно быть. Закон — это хорошо. Но не закон спас меня в тот день.

— Скажите, Виктория, сейчас, оглядываясь назад, вы можете сказать, что хотели бы, чтобы Ника Н’Ери не было в вашей жизни?

— Нет. Я не представляю свою жизнь без него.

Вечером я раза три пересмотрела свое интервью, замечая каждый вздох и каждую неточность, а потом до трех ночи читала отзывы и комментарии в интернете.

Процесс был запущен, даже мама немного смягчилась.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Знаю.

День, второй, третий.

Ток-шоу, споры, дебаты и ссоры.

За или против.

Единого решения не было, но я уже не боялась, знала, что по-тихому запихнуть Ника в тюрьму у них не выйдет. Вот только меня тревожила тишина. Он не прислал мне ни одного сообщения, не позвонил. Ничего. Это безразличие убивало. Может, я все зря затеяла?

Оставаться в больнице оказалось невозможным. Ворота осаждали журналисты, врачи и другие пациенты пытались завести со мной разговоры. Попытка спрятаться в палате не помогла. Я готова была выть от клаустрофобии и бессилия.

Возвращаться домой тоже было бесполезно. Дашка по телефону ежедневно рассказывала о журналистах, которые не давали им прохода. Зато выручка увеличилась в два-три раза.

Город постепенно приходил в себя, зализывал раны. Погибших похоронили, дома начали восстанавливать.

— Резервация? — предложил Дрэго Н’Ери, явившись на четвертый день после моего интервью, когда я рассказала ему о своих проблемах.

— Не уверена, что это хорошая идея.

— Там нет журналистов.

— Зато есть хищники.

— Которые относятся к вам как к героине, — не сдавался мужчина.

— А не я ли раскрыла ваши тайны?

— Вы спасали своего жениха.

— Которого у вас считают изгоем и ублюдком. И не будем забывать про Берта. Он точно жаждет моей крови.

Особенно в свете того, что завещание так и не было обнаружено.

— Есть еще наш дом. Он находится не в резервации, а рядом. Там тихо и спокойно, большая территория под охраной, свежий сосновый воздух. Вам это полезно. Готовы ли вы вынести наше общество, Виктория?

— Я могу подумать?

— Конечно, принуждать вас никто не станет.

Я знала, но проблема заключалась в том, что сейчас мне, по сути, негде было укрыться. Мое лицо мелькало по всем каналам чаще рекламных роликов. Даже сбеги я за границу, это не помогло бы. Меня бы нашли и там. И еще неизвестно, где хуже. Вот она, обратная сторона славы.

Вот так я и оказалась в доме Н’Ери-старших, под крылом Ольги Ивановны. Первый день было сложно. Обида никуда не делась, и мы маялись от неловкости, боясь разрушить то хрупкое перемирие, которое у нас возникло.

Один раз на территорию пытался проникнуть Берт. Кузен о чем-то долго разговаривал у ворот с Дрэго, который так и не пустил племянника в дом. Я видела из окна, как тот размахивал руками и, похоже, кричал, но на Н’Ери-старшего это не произвело никакого впечатления, и хищнику пришлось уйти.

Количество моих недоброжелателей увеличивалось в геометрической прогрессии.

Вестей от Ника все не было. Я не могла избавиться от мысли, что мужчина общается со всеми, кроме меня. Спросить напрямую не решалась, но избавиться от этого ощущения было невозможно.