Книга Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

В «Пэроди-клаб» собралось человек пятьдесят, когда Маркус произнес свой первый победный тост; слова Маркуса застряли у Джека в мозгу, плавали в его пьяной улыбочке:

За удивительную способность Джека-Брильянта уходить из когтей негодующего правосудия, которое с удовольствием прикончило бы его в постели.

Пятьдесят человек с воздетыми в воздух бокалами. Было бы еще больше, если б Джек не сказал: «Пусть народу будет поменьше. Не цирк же». Цирк, форменный цирк. Ведь пришли и Барахло, и Маркус, и Салли из «Кенмора», и Хьюберт, и Картежник Райен — бывалый боец, и Проныра-Келли — газетчик, и Флосси, которой далеко ходить не пришлось.

Джек велел мне привести Франсес, мою секретаршу, которая по-прежнему считала Джека дьяволом, и это притом, что оправдали его уже дважды. «Покажи ей дьявола во плоти», — сказал мне Джек, но, увидев ее, он не поверил своим глазам. Прелестное создание, прелестное ирландское личико. Напомнила Джеку его первую жену Кэтрин, на которой он женился в семнадцатом году. Боевая подруга. Самая хорошенькая ирландская крошка на свете. А ушла Кэтрин от него потому, что он пристрастился к кокаину. Юный безумец Джек.

Безумец Джек должен Маркусу кучу денег. Пять «штук». Утром деньги придут — от Бешеного. Что бы он, Джек-Брильянт, делал без дядюшки Оуни? Заплачу тебе утром, Маркус. Встретимся в твоей конторе, в одиннадцать. Деньги на бочку. Теперь Джек станет полусвободным человеком, будет ходить по улицам Олбани, и бремя будущего будет отягощать его чуть меньше. Может, после второго оправдательного приговора мозги у него немного прочистятся? Его могут и впредь привлекать к суду — за ношение оружия, например, но, как уверяет Маркус, шить ему нападение на Стритера прокуроры штата после своего поражения вряд ли решатся. Другое дело — федеральные власти, тут его еще ждут четыре года тюрьмы и многочисленные обвинения, которым нет конца. Нет конца, даже если он завалит суды апелляциями. Впрочем, сначала надо подлечиться, а уж потом думать о том, что делать с федералами. Сейчас его ждет Южная Каролина. Укромное гнездышко на берегу, где он прятался в двадцать седьмом году, когда на него охотились одновременно и Ротстайн, и Шульц. Красивый старый дом в дюнах. Морской воздух полезен для легких.

Любят посудачить о его легких. «Знаете, почему Джек-Брильянт может выпить так много виски? Да потому, что у него туберкулез и лихорадка сжигает алкоголь. Честное слово. И в левом легком у него кровь». Будет прикидываться, Джек, да у тебя в жизни не было никакого туберкулеза. Что тюрьма сделает с твоими легкими? А с мозгами? Что будет в тюрьме с твоими мозгами? Отсохнут? Придется тебе в тюрьме в домино играть. День и ночь, пока не осточертеет. Но ведь ты знал об этом. Ты всегда был готов резаться в домино, верно? Таковы условия игры, да?

Нет, неверно. Джек в такие игры не играет.

Джек снял пиджак от своего счастливого синего костюма и повесил его на спинку стула. «Костюм надо погладить», — сказал ему еще до суда Маркус. Но Джек возразил Маркусу, да и газетчикам тоже: «Это мой счастливый костюм, я с ним не расстаюсь. Одержим победу — уж так и быть, отдам его на радостях отгладить». Пиджак от костюма съехал на пол.

Джек вытащил из кармана брюк мелочь, пилочку для ногтей и расческу, а также белый носовой платок с монограммой и сложил все это на комоде, который в одном из некрологов Мейер Бергер назовет «вычурным». Бесплотная мать Джека в новеньком накрахмаленном зеленом фартуке держала в руках бронежилет. «Ты не надел его, — говорит она. — Говорила же тебе, Джекки, — не ходи без него. Помнишь, что случилось с Цезарем?» — «Стариной Цезарем пришлось пожертвовать», — собирался сказать матери Джек, но тут у него вновь закружилась голова. Его вдруг надоумило. «Скоро мне, видать, крышка, — сообщил он шипящему паровому отоплению. — Конец близок, слышу его шаги. Ладно, чего только в жизни не бывало».

Я хочу также выпить за его поразительное умение цвести в самое суровое время года и стойко переносить удары судьбы. Джек, ты освещаешь нам путь, как неоновая реклама на Таймс-сквер. Ты — наше подспорье. Ты — наш свет…

Когда старый добрый Маркус произносил этот тост, бокалы подняли и Фрэдди Робин, фараон, который зашел к Барахлу пропустить стаканчик, и Миллиган — этот тоже когда-то был фараоном, только на железной дороге. Подумать только, легавые пьют за то, что Джек заткнул за пояс законность и порядок. Ха! А рядом с ними стояли поп и псих. Хорошая компания!

— Что здесь забыл этот псих? — бросил Джек Хьюберту, и тот зашмыгал носом. Псих ко всем приставал с разговорами, хотел со всеми познакомиться. «По-твоему, он похож на убийцу, да, Джек?» — «Нет, скорее, на легавого, на осведомителя. Они любят ходить на мои вечеринки».

Хьюберт узнал его имя. Мистер Бисуонгер из Буффало. Торговец громоотводами. Что ему надо на твоей вечеринке, Джек? Всучить тебе парочку громоотводов, чтобы носить за ушами, да? Хьюберт говорит, что Бисуонгер пришел вместе с попом, а поп приехал в Олбани повидаться с Маркусом. Да, Маркус? Да, ответил Маркус и добавил: «Я его с собой не брал, он получил у меня консультацию и за мной увязался. Попы, как и фараоны, души в тебе не чают. Видишь, Джек, к тебе все люди тянутся, абсолютно все».

Джек развязал галстук, синий в белую диагональную полоску, и повесил его на вертикальную рейку зеркала от комода. Галстук соскользнул на пол. Попы и легавые пьют за здоровье Джека. Прямо как китайские бандиты, Джек. Никто не может отличить хорошее от плохого. В Китае всегда будут бандиты, верно? А раз так, раскосые, нечего и беспокоиться, сидите и не трепыхайтесь.

За его талант выставлять добродетель на посмешище и за умение привить массам спасительную безнравственность…

Алиса злобно покосилась на Флосси, когда та, подойдя к Джеку, стала шутить про голубков на чердаке и тискать мочку его уха. Потом Франсес злобно покосилась на Флосси, когда та, подойдя к Маркусу, стала шутить про голубков на чердаке и тискать мочку его уха. Флосс прошлась перед пианино, и, когда тапер заиграл «Врать, любимая, грешно», вильнула задом и завертелась на месте в ритме этого нежного, такого трогательного вальса. Омерзительно. Обворожительно. О, Флосс, да ты же вылитая Мэй Уэст[77]. Гарпия. Конфетка. Богиня духов.

— Кто это? — спросила Алиса.

— Флосси, она здесь работает, — ответил Джек.

— Неплохо, видать, тебя знает, раз за ушком щекочет.

— Это она со всеми мужчинами так. Флосс — девица не промах.

— Первый раз вижу человека, который бы так любил чужие уши.

— Надо чаще бывать на людях, Алиса. Сколько раз тебе повторять?

— Я знаю, ты думаешь, что я ревную тебя ко всем стервам на свете, Джон, но это не так. Запомни раз и навсегда: настоящая любовь — только первая. Все остальное — чепуха.

Из Буффало участники «голодного марша» двинулись в Вашингтон. В Ормонде, штат Флорида, Джон Д.Рокфеллер заявил журналистам кинохроники, что «грядут лучшие времена», и пожелал всему миру счастливого Рождества. В Вене большое жюри присяжных единодушно оправдало доктора Вальтера Пфримера и еще семерых ведущих деятелей фашистской партии, которые за попытку переворота обвинялись в государственной измене. Поле Негри[78] посулили скорое выздоровление.