Книга Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 1. Отщепенец - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мы боимся всего, чего не понимаем. Мы так устроены. Боимся, ломаем, чтобы выяснить: что там, внутри? Как оно работает? А когда выясним, то уже ничего…»
Он даже не заметил, что впервые назвал Натху сыном – пусть в мыслях, но назвал. Страх ушёл – страх «горячего старта», гибели в антическом пламени. Ментал не может быть антисом. Гюнтер знал это наверняка, без исключений, и наивная попытка сына забраться в мозг отца исключала для Гюнтера всякую возможность «горячего старта». Это было ошибкой, возможно, роковой, убийственной ошибкой, но сердцу не прикажешь – Гюнтер Сандерсон успокоился. Король в золотой короне, сейчас он находился на своей территории – контакт разумов был знако́м Гюнтеру во всех его проявлениях.
– Ты хочешь войти?
Беззвучный шорох: Натху скрёбся в стену.
– Ты только не спеши. Если влезешь силой, я шваркну тебя так, что костей не соберёшь. Я не со зла, просто мой мозг лупит по агрессору из всех орудий. Ты же не агрессор? Ты хороший мальчик, ты разуешься в прихожей, вымоешь руки…
Шорох усилился, ослабел.
– Погоди, я открою дверь…
Я не говорю вслух, отметил Гюнтер. Это мысли, вернее, целевые чувственные настроения: «Ты хочешь войти?», «Ты только не спеши», «Ты хороший мальчик», «Погоди, я открою дверь». Он что, улавливает? Реагирует? Поди пойми, если парень – и не парень вовсе, а руки-ноги в жутких конфигурациях.
– Вот, давай. Ну же!
Нет, Гюнтер не ждал беды. Откуда ему было знать, что маленькие дети чаще всего лезут туда, куда им лазить запрещено? Спроси он об этом у матери или отца, и родители охотно просветили бы сына, но бабушка с дедушкой находились далеко, а их драгоценный, их уникальный внук Натху Сандерсон – близко, и Сандерсон-младший только что сделал первый шаг в космосе памяти Сандерсона-старшего.
Спасение папы Лусэро, или Я тебя тоже люблю
«Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью и в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни.
Мои выводы более утешительны, чем обещания самых жизнерадостных религий.»
– Папа! Папа!
Двор был пуст. Ни танцующих женщин, ни горластой детворы. Одинокий вудунёнок лет шести, курчавый и чёрный, как деготь, подошёл к Тумидусу и, задрав голову, стал смотреть на военного трибуна.
– Куум, бро, – пискнул вудунёнок. – Деньги есть? Дай, если есть.
– Бвана жадный, – машинально ответил Тумидус, вспомнив характеристику, которую однажды дал ему Папа Лусэро. Тогда эта характеристика спасла Тумидуса от домогательств Папиного семейства, и он надеялся на повторный эффект. – Бвана очень жадный. И вообще, какой я тебе бро?
Вудунёнок почесался в паху:
– Ты кричишь: «Папа! Папа!», – объяснил он, приплясывая на месте. – Если он тебе папа, значит, ты мне бро. Дай денег за науку. У тебя есть, я вижу, что есть.
– Отстань от бваны, Пунга, – донеслось с крыльца. – Будешь приставать, бвана возьмёт тебя в рабство. Видишь, у него орел в петлицах. Клюнет в задницу, станешь рабом.
Недоверчиво хмыкнув, Пунга нога за ногу свалил прочь.
– Чего надо? – без особой приязни спросил Папа Лусэро.
Как и в прошлый раз, он был в пижамной куртке без штанов. Выглядел карлик лучше, здоровее, что ли, но это могло оказаться и обманом зрения. Очки надежды – они такие, в них линзы не с теми диоптриями. Тумидус представил, как он сам выглядит для Папы, нет, не для Папы, Папа слепой, ну, скажем, для нахала Пунги: китель расстёгнут, галстук сполз, фуражка сбита на затылок. Хорош офицер, в какие очки ни глянь!
– Чего орёшь?
– Ору, – невпопад согласился Тумидус.
– Ты в курсе, который час? Полшестого утра, все спят.
– А я пьяный, – Тумидус блаженно улыбнулся. – Я их разбудил?
– Вижу, что пьяный. Полицию вызвать?
– Я их разбудил? – упорствовал военный трибун.
– Разбудишь их, как же… Вон, один Пунга вышел, и тот по нужде, – Папа указал на вудунёнка, справлявшего нужду в дальнем конце двора, под мастиковым деревом. – Зачем явился? С кем пил?
– С имперским наместником, – справедливо полагая, что конец – делу венец, Тумидус начал с ответа на второй вопрос. – Я пил бренди, он – мампоэр. Потом я пил мампоэр, а он – бренди. Потом мы пили пиво. Потом он вызвал аэротакси, а я спустился в бар. В баре я пил с барменом. Я спрашивал, боится ли он меня, он говорил, что боится, и мы за это пили. Я – текилу, бармен – содовую. Потом я присел за столик. Там кто-то сидел и тоже меня боялся. Это всё наместник Флаций, он врал, что меня не боятся. Я проверил: ничего подобного. Я только спрошу, а они уже боятся, как сговорились. Потом я спал в номере, но, кажется, не спал. Или не в номере? Ты что-то спрашивал? Что-то ещё? Повтори, а то я забыл.
– Зачем явился, говорю?
– Тебя спасать.
– Меня?
– Да. Я знаю, как тебя спасти, а ты со мной неприветлив. Ты не хочешь спастись? Тебе что, жить надоело?
– Иди сюда, придурок, – ласково сказал Папа. – Садись.
Тумидус сел, верней, плюхнулся на крыльцо. Его распирало от желания поделиться с Лусэро Шанвури рецептом спасения. Всё выглядело так логично и безукоризненно, что военный трибун гордился своей выдумкой больше, чем знаменитой высадкой на Малой Туле.
– Ты меня не боишься? – на всякий случай спросил он у карлика. – Только честно, да?
– Боюсь, – Папа сел рядом с гостем.
– А почему? Потому что я помпилианец?
– Потому что ты пришёл меня спасать. Валяй, спасай, что ли? Ты меня спасёшь, я тебя испугаюсь и пойду спать дальше. Ты только похмелиться не проси. На вас, спасателей, не напасёшься.
– Дурак, – обиделся Тумидус. – Ладно, я тебя всё равно спасу. Вот смотри, ты мне говорил про резонанс. Ты умираешь, это угроза, ты взлетаешь, выходишь в волну, в большое тело…
Ладонью Папа прихлопнул Тумидусу рот. Ладонь у карлика-антиса была узкая, маленькая, холодная. Очень холодная, даже неприятно. Папа сложил её лодочкой, отчего Тумидус вдруг вспомнил ладью из мифологии своих предков – ладью и старика-лодочника, перевозившего души умерших на тот свет.
– Я в курсе, мудрый белый бвана. Это я тебе всё и рассказал. Надеюсь, ты не кричишь об этом на каждом углу?
– Нет, я об этом думаю. Тихо-тихо думаю.
– Ну и хорошо.
Лусэро Шанвури внезапно качнулся к военному трибуну и ткнулся лицом, нет, губами, такими же холодными, как ладонь, в шею Тумидуса. Он метил в щёку, но промахнулся. Слепой, что с него взять, да и ростом карлик не выдался, чтобы с первого раза дотянуться до щеки.
