Книга Какое дерево росло в райском саду? - Ричард Мейби

Как-то в конце июня я отправился в свое любимое местечко, где всегда было полно орхидей, на заливных лугах возле речки Малый Аус. Болото Маркет-Уэстон красуется, словно самозародившаяся дикая версия образцового «зимнего сада». Идешь через пастбище к узкому проходу в череде ив – и постепенно, приближаясь к мосту, по обе стороны окаймленному тростником, видишь, как открывается перед тобой просторное болото. Особенно богата орхидеями обычно правая сторона, где с полдюжины видов этих цветов разбросано среди мозаики лужиц, окаймленных сфагнумом, мытником болотным и жирянкой – не очень агрессивным насекомоядным растением. Но на сей раз мне бросились в глаза какие-то загадочные кочки среди осоки слева. Точь-в-точь шарики мороженого, раскиданные по болоту, и не какого-нибудь, а ванильного. При ближайшем рассмотрении это оказались какие-то пальчатокоренники, около двадцати пяти экземпляров, великолепные, пышные и высокие, с цветками, переливчатым оттенкам которых трудно было подобрать название – кремовые с цитрусовой ноткой, лимонное безе, а может, цветная капуста… Не знаю, почему на меня нахлынул такой поток кулинарных сравнений. Дело не в синестезии. Не в том, что я смотрел на цветы и видел вкус. Наверное, они просто пробудили давно замаринованный голод. Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного, однако они всколыхнули во мне воспоминания, от которых мурашки побежали по коже, а в голове пронеслись картины десятилетней давности, когда я в первый раз наткнулся в книгах на упоминание об этой местной орхидее, которую считали «исчезнувшей» – о подвиде пальчатокоренника мясо-красного под названием ochroleuca. Учитывая все, что я знаю теперь о нравах алчных викторианских охотников за орхидеями, я повел себя, мягко говоря, странно. Я расхаживал туда-сюда, поглядывая на растения сверху вниз, но не приближаясь к ним – примерно как прохожий, увидевший на мостовой десятифунтовую банкноту и не знающий, прилично ли нагнуться за ней. Отчасти это было вызвано потаенной (и ничем не подкрепленной) мыслью, что если подобраться слишком близко к определенной анатомической части организма, рискуешь подорвать его силы, изничтожить его как живое существо в целом. Но в глубине души я ликовал – ведь мне, похоже, удалось заново открыть вернувшегося блудного сына, – и радость знакомства с цветком была вытеснена азартом охотника, достойным самого Хукера. Я уже думал об орхидее как о товаре – и понимал это. Тогда я опустился на колени и выказал цветку подобающее уважение. Я отметил все характерные черточки, какие только могли иметь значение, – и ощутил любовь к этому цветку. Вблизи отдельные цветы в початке были похожи на ботанический кубик Рубика. Особенно мне бросилась в глаза очаровательно-подробная выделка нижней губы орхидеи, ее юбочки, с отчетливым гребнем посередине и резными выемками на внешних дольках. Наверное, это что-то вроде дорожных знаков для опылителей, указывающих на внутренние полости орхидеи, которые были видны через канал у основания цветков. Потом я бросился домой и закопался в определители. Несомненно, это были ochroleuca. В понятном волнении я связался с Мартином Сэнфордом, автором авторитетного труда “A Flora of Suffolk” («Флора Саффолка»), опубликованного в 2010 году[176]. Он подтвердил, что я верно определил растение, однако деликатно развенчал мои фантазии – нет, я не открыл заново беглый подвид, исчезнувший из Британии. Это растение уже много лет то появлялось, то скрывалось от посторонних глаз, что отражало резкие перепады уровня грунтовых вод, которые произошли во влажных низинах Восточной Англии в результате интенсивного пахотного земледелия. Подобные перемены в среде обитания – главная угроза миру орхидей в наши дни, далеко превосходящая относительно слабое влияние современных коллекционеров. На самом деле ochroleuca снова появились в Уэйвени-Вэлли еще в 1980 году на болоте Редгрейв. А в середине июня 1995 года одинокий цветок был замечен и в Маркет-Уэстоне – в том же месте и в то же время года, что и мое «открытие». Сегодня, когда уровень вод в подобных укромных местах произрастания орхидей контролируется природоохранными организациями, ochroleuca появляется снова, прорастает из спящих семян, десятилетиями дремавших под слоем сухого торфа. В 2012 году там расцвело шестьдесят растений, просто это произошло не тогда, когда я навещал болото.

Я сразу перестал гордиться своей мнимой расторопностью – теперь я гордился за орхидею. По счастливому стечению обстоятельств я увидел, наверное, 95 процентов всей британской популяции растения, попавшего в официальный перечень видов на грани исчезновения. Оно так сильно отличается от тех видов, от которых произошло, и настолько очевидно отказывается скрещиваться с ними, что, пожалуй, вскоре добьется статуса полноправного вида, если кого-то еще интересуют подобные тонкости. Оно не так красиво в общепринятом смысле, как его красочные соседи, однако оставляет впечатление красивого благодаря совокупности свойств, широко распространенных в мире орхидных: редкости, экзотической истории, роскошному виду, нежным ассоциациям. Мне же моя орхидея из ванильного мороженого показалась прелестной по другой причине – по тому же, что и моя картина с венериным башмачком Сандера. У нее есть характер. Она – победитель, живой организм, соединяющий точки не только на хронологической оси болот Восточной Англии, которые так зависят от прихотей грунтовых вод, но на оси моей собственной жизни – с той поры, когда я впервые появился в вотчине этой орхидеи, тоже чувствуя себя видом на грани исчезновения.

Подлинный язык цветов

В 2014 году в журнале “Current Biology” напечатали статью о некоторых недавно открытых свойствах патагонской лианы Boquila trifoliolata[177]. Свойства эти, мягко говоря, необычны и на первый взгляд противоречат всем устоявшимся идеям об адаптации и коммуникации растений. Boquila – вьющееся растение с тонким деревянистым стеблем, способное взбираться по спирали от земли до самых вершин деревьев, эндемик из южноамериканских лесов с умеренным климатом. Его листья имеют более или менее ланцетовидную форму и в основном сгруппированы по три. А вот чего никто не ожидал – так это того, что они способны подражать цвету, форме, размеру и ориентации листьев дерева, на котором обитают.

Мимикрия к окружающей среде в растительном мире не редкость. Вид Lithops прекрасно притворяется камнями в пустыне, где любая пища с содержанием влаги становится желанной добычей. Мимикрия Boquila trifoliolata уникальна тем, что растение не ограничивается копированием непосредственного окружения и листьев какого-то одного вида-хозяина. Его листья остаются в пределах сине-зеленой цветовой гаммы и в общих чертах сохраняют форму, но за те недели и месяцы, которые лиана вьется, прокладывая себе путь сквозь лесное сообщество, листья меняют контуры, подражая каждому очередному виду, который лиана встречает на своем пути, даже если раньше она с ним не сталкивалась. На промежутке в несколько ярдов листья одной-единственной лианы могут быть гладкими, как у плюща, округлыми, как у самшита, потом синеватыми, с глубокими прожилками, затем желто-зелеными, зазубренными, овальными… Обнаружившие эти поразительные фокусы чилийские ученые Эрнесто Джаноли и Фернандо Карраско-Урра сделали серию фотографий переплетенных деревьев и вынуждены были стрелочками помечать, какие листья принадлежат лиане, а какие – дереву-хозяину, до того трудно их различить. Исследователи предположили, что цель этого бесконечно разнообразного и сугубо индивидуального камуфляжа – уберечься от насекомых-вредителей: листья лианы невидимы в листве хозяина. Однако как именно лиана проделывает этот трюк, ученые не понимают – разве что могут предположить, что растение, приспосабливаясь к незнакомым обстоятельствам, проявляет первые признаки разумности.