Книга Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Но Екатерина возмутилась. На это скорбное письмо Потёмкина она ответила хорошим советом — взять Очаков.

— Возьми Очаков и тогда увидишь, что осядут турки, как снег по степи после оттепели, да поползут, как вода по отлогим местам...

И Потёмкин восстал духом. Он был фельдмаршалом в этой войне, он руководил всеми силами на юге России, но он не забывал и о том, что Алексей Орлов отказался командовать Черноморским флотом — знал герой Чесменской битвы, чего стоят корабли Потёмкина.

Сомнения людей, ненавидевших Потёмкина и всеми силами старавшихся очернить все его начинания, казалось бы, были оправданными. Черноморская флотилия под командованием Войновича почти вся погибла, и не от ратных дел, а только от бури.

Потёмкин приказал Войновичу: «Произвести дело, хотя бы всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем Вашим офицерам. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропадать...»

Но эскадру Войновича истребили не турки, а буря. Это так ударило по Потёмкину, что он не выходил из своей меланхолии и отчаяния несколько недель. Тогда же отправил он императрице ряд писем, в которых просил своей отставки от армии, поскольку не уберёг эскадру, стоившую стольких забот и жертв отечеству. Эти отчаянные письма свидетельствуют, до какой степени пал духом полководец.

Екатерина выказала тут более бодрости духа. Она ободряла светлейшего и говорила всем: «И честь моя и собственная княжая требуют, чтобы он не удалился в нынешнем году из армии, не сделав какого-либо славного дела, хотя бы Очаков взял»...

А уж по поводу бури, погубившей Черноморский флот, она писала Потёмкину:

«Сколько буря была вредна нам, авось столько же была вредна и неприятелю. Неужели, чтобы ветер дул лишь на нас? Ты упоминаешь о том, чтобы вывести войска из полуострова. Я надеюсь, что сие от тебя письмо было в первом движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал. Приписываю сие чрезмерной твоей чувствительности и горячему усердию: прошу ободриться и подумать, что добрый дух и неудачу поправить может. Всё сие пишу к тебе, наилучшему другу, воспитаннику моему и ученику, который иногда и более ещё имеет расположения, чем я сама, но на сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я здорова. Ни время, ни отдалённость и ничто на свете не переменят мой образ мыслей к тебе и о тебе...»

Императрица всё ещё верила в Потёмкина, в его решительность и энергию.

Впрочем, Потёмкин даже перед несдающимся Очаковом не забывал развлекать себя. Его роскошная ставка гремела музыкой — итальянский композитор Сарти сочинял для светлейшего оратории, прерывавшиеся громовыми залпами орудий. Гости же, которых собирал Потёмкин на недели и месяцы, поглощали безумное количество изысканных блюд, и за ними светлейший отправлял ежедневно курьеров в Париж. Иногда, правда, не только трюфели и устрицы доставлялись из других стран. Какие-нибудь башмачки для возлюбленной, а то и чудесные ленты привозились теми же курьерами. А возлюбленных у Потёмкина было бесчисленное множество. Женщины, несмотря на войну, слетались в его ставку и пользовались моментами, чтобы выпросить милостей, денег, земель, крестьян. Он не скупился...

Прошло лето, миновала осень, проходила зима, а князь всё ещё не взял Очакова. В Петербурге уже громко говорили о том, что князь истощился, что не для его возраста такая кровопролитная война, ненавистники и завистники Потёмкина подняли головы. Медлить более было нельзя. И светлейший нашёл способ взять Очаков: он пообещал солдатам всю добычу, включая сюда пушки и всю казну. «Город может быть разграблен за три дня», — заявил Потёмкин.

И Очаков в страшный мороз 6 декабря 1788 года был взят. Потёмкин не нарушил своё обещание — солдаты разграбили всё. Из военной добычи князю достался великолепный изумруд величиной с куриное яйцо. Князь отправил его Екатерине, которая радовалась не столько подарку, сколько тому, что фельдмаршал оправился от своей хандры и начал воевать победоносно.

Всему двору и всем иностранным министрам выражала Екатерина уверенность, что ещё до конца лета Потёмкин будет в Константинополе. Но она как будто сглазила собственное счастье — союзников-австрийцев турки разбили наголову. Лишь русские войска продолжали своё победоносное шествие. Суворов и принц Кобургский победили турецкую армию при Фокшанах. Суворов уже в одиночестве разбил её при Рымнике, за что и получил звание Рымникского. А сам Потёмкин, оправившись от своей хандры, занял Бендеры. Оглушительный удар получили турки при Измаиле — Суворов ценой крупных потерь взял неприступную турецкую крепость Измаил...

Но тут Екатерину ждала очередная измена союзников-австрийцев. Иосиф Второй неожиданно для всех умер, а новый император отказался продолжать кровопролитную борьбу с турецкой империей. Прусско-австрийский конгресс в Рейнбахе объявил об отделении от русских интересов. Больше того, через какой-нибудь год Фридрих Вильгельм, прусский король, заявил Екатерине, что вступается за Турцию, и императрица должна была уступить...

Она хотела сделать это ещё раньше, потому что проснулась вдруг Швеция. Она прошла со своими войсками почти до самого Петербурга, и залпы пушек неприятеля слышны были в самой столице.

Екатерине чуть было не пришлось бежать из Петербурга — сто шестьдесят лошадей во всё время шведской войны стояли в полной готовности в Царском Селе, а императрица ложилась спать, держа наготове все свои драгоценности.

Две северные державы всегда держались хороших отношений. Екатерина даже посылала Густаву Третьему стерлядей и квас, как в своё время посылала арбузы Фридриху. Но эти продукты, так хорошо оценённые шведским королём во время его посещения Петербурга, не закрыли ему глаза. Ещё в 1739 году Швеция заключила оборонительный союз с Турцией, и теперь Густав вспомнил об этом договоре. Он знал, что Екатерина все свои войска отправила на юг, оставив для охраны Петербурга лишь самую малость, и потому надеялся захватить столицу России без особых кровопролитий.

В глубочайшей тайне снарядил он в Карлскроне весь свой флот и в июне 1788 года появился возле Кронштадта.

Екатерина была вне себя. Она вспомнила, что Анна Иоанновна в таком же случае велела в самом Стокгольме не оставить камня на камне. Но теперь положение было совсем другим — приходилось думать только о защите собственной столицы.

Граф Ланжерон писал о войне со Швецией так:

«Случайности этой войны и положение Петербурга были таковы, что шведский король мог явиться туда без большого риска. Он мог быстро пройти те сорок вёрст, которые отделяли его от столицы, мог даже высадить свою пехоту, потому что императрица выставила против него лишь половину того войска, которым он располагал. Если даже предположить, что ему не удалось бы перейти Неву, то он мог обстреливать дворец императрицы, с противоположного берега. Не постигаю, как он не попытался это сделать...»

Екатерина до этого момента упорно стояла на том, чтобы отправить все суда и все войска на помощь Потёмкину. И если бы Густав пришёл немного позже, ему не пришлось бы даже стрелять — столица оказалась бы совершенно оголённой.