Книга На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

Как ни печально, природа постаралась приукрасить и замаскировать двойное кощунство — убийц и скрывающих фашистское преступление коммунистов, и, если бы не Виктор Платонович, Р., глядя на светлые зеленеющие холмы и свежие деревья, ни за что не угадал бы, что здесь произошло.

Через несколько лет украинское КГБ провело у писателя тотальный обыск и изъяло кропотливо составленные альбомы…

Нужно сказать, что киевские встречи и разговоры с замечательным человеком и писателем проходили не всухую, а как положено. И когда дорогой Виктор Платонович, в свою очередь, появился в Ленинграде и оказал честь артисту Р., посетив его в типовой распашонке на улице Брюсовской рядом со станцией Пискаревка, они, естественно, начали принимать уже с утра и за доброй беседой добрали все, что было в доме. Включая вьетнамскую рисовую водку, которую для поддержки воюющей братской страны закупили в то время наши безвкусные идеологи…

Самое интересное, что именно в этот вечер артист Р. должен был создать на сцене БДТ незабываемый образ композитора Саца, а стало быть, и дирижировать скорбным оркестром. И хотя вся роль удобно укладывалась во втором, заключительном акте, явиться он должен был за пять минут до начала первого, причем, сами понимаете, трезвым, а не на бровях. Р. же, никогда прежде не нарушавший этого правила, легкомысленно понадеялся, что, играя поддающего композитора, и сам может однажды поддать, и этого никто не заметит. Уважительной причиной он считал приезд выдающегося прозаика.

На стоянке такси у Мечниковской больницы артист Р. вместе с Виктором Платоновичем, тоже, как известно, бывшим артистом, появился не только в рискованном виде, но и в рискованное время, но, обратившись с интеллигентной речью к интеллигентной очереди, встретил ее понимание и добрался до Фонтанки, 65 без опоздания. Спектакль начался…

И тут, подчиняясь правде жизни, автор обманет лучшие ожидания читателя: в тот исторический вечер «Третья стража» прошла без накладок, а оркестр под управлением Р. скорбел в соответствии со стандартами. Конечно, за кулисами заметили повышенную возбужденность Саца, но никто из партнеров и обслуги на него в тот раз не настучал. Более того, после спектакля встреча с Некрасовым продолжилась и достигла еще более высокой ноты, так как в ней приняли участие Стржельчик, Копелян и, конечно, Розенцвейг — все большие поклонники приезжего писателя.

Чего не было, того не было, революционный этюд о меценатах и штурманах первой русской революции Виктор Платонович смотреть не стал, но из уважения к артистам мирно ждал их в верхнем буфете, усмиряя вьетнамскую рисовую армянским коньяком. Финал он приветствовал с таким же удовольствием, как наши благодарные зрители, а ереванские звездочки победно осветили наши дальнейшие ночные пути…

И все-таки, все-таки… Смертельный конфуз на похоронах Баумана однажды случился. И случился в момент, когда артист Р. был вопиюще, отвратительно трезв, а вот сборный оркестр заявился в театр после развратного банкета с фуршетом и танцами. На этот раз объединенные усилия композитора и артиста, Р. и Р., пошли прахом, так как многие музыканты плохо различали дирижера и не имели достаточных координационных средств, чтобы почувствовать локоть соседа. Особенно ужасен был первый душераздирающий «кикс» трубача, от которого революционер Бауман в исполнении бедного Стржельчика должен был восстать из свежего гроба…

Когда запоздалый маршрут довел наконец артиста Р. до самого Парижа, с Некрасовым было уже не встретиться, и гастролер долго стоял у его могилы на Сен-Женевьев-де-Буа. У него оказался с собой маленький «Спас Нерукотворный», купленный в годовщину смерти Пушкина в Святогорском монастыре, и Р. оставил иконку на скромной плите Виктора Платоновича.

Через некоторое время на русское кладбище под Парижем налетел безумный ураган, и многие деревья, кусты и памятники тяжело пострадали…

К счастью, есть и более поздние сведения о том, что на этот раз кощунство природы постепенно исправили добрые и терпеливые люди…

Сказав о лестном для Р. знакомстве с писателем Некрасовым, нельзя не добавить здесь же, что дарили его своим расположением, а иногда и дружбою, и другие мастера отечественной литературы, что, конечно, кружило его актерскую голову. Если же принять во внимание, что он и сам время от времени печатал стихи или статьи в журналах и даже издавал разные книжки, нетрудно догадаться, как тянулся Р. в эту сторону, считая литературную среду такой же своей, как театральную. Основанием для этого полагал он свое филологическое образование, публикации и сборники, а позже и членство в Союзе советских писателей. Но именно двойственность общественного положения ослабляла позиции Р. на том и другом поприще, не давая коллегам по актерскому и литературному цехам считать его окончательно своим. Нельзя также исключить, что ни там, ни здесь не считали его своим даже отчасти: отщепенец, и только! И все же эта неокончательная подчиненность, или неполная подведомственность, или, если хотите, постоянная раздвоенность давала ему порой чувство внезапной легкости и, разумеется, мнимой, но опьяняющей свободы…

Однажды в начале 60-х Р. свел беспардонное знакомство с Василием Аксеновым и сделал инсценировку его нашумевшего романа «Звездный билет». Кажется, он даже читал ее в лицах тронутому автору, который, хотя и сомневался в возможностях спектакля («По-моему, задробят»), собственноручно на чистом листке вывел, что «безоговорочно визирует» труд, «бережно выражающий авторские идеи». «Жму руку. Вася», — поощрял В. Аксенов ташкентского идеалиста, собираясь приехать на премьеру, буде она все-таки состоится. И надо же случиться, что в тот самый день, когда глубоко партийный худсовет Ташкентского театра беспощадно дробил названный опус — тут Вася как в воду глядел: по идейным соображениям, — в театр заглянул знакомый артисту Р. московский писатель Камил Икрамов, который привел с собой молодого столичного критика Станислава Рассадина.

Камил Икрамов — сын легендарного, расстрелянного в 30-е годы вождя узбекских коммунистов Акмаля Икрамова, как «член семьи врага народа» сам провел немало черных лет в лагере и ссылке. После реабилитации он пытался вступить в Союз писателей, но в Москве с его биографией это было безнадежно, и Камил стал искать возможностей в столице Советского Узбекистана. Позже он напечатает несколько книг, в том числе ставшую популярной «Караваны уходят, пути остаются», напишет трагическую повесть об отце и, еле дождавшись ее появления в журнале «Знамя», безвременно уйдет…

А в тот светлый день Р. вышел из театра, расстроенный неудачей, но москвичи постарались его утешить, и они втроем отправились шататься по Ташкенту, пробуя молодые узбекские вина и обсуждая достоинства и недостатки современной советской литературы…

Рассадин оказался ровесником артиста Р., а его взгляды и оценки свидетельствовали о завидной зрелости ума и беспартийной свободе честных критериев. Он был круглолиц, очкаст, крепко сбит, стеснителен и совершенно убежден в своем безупречном знании русской поэзии. Каково же было его удивление, когда провинциал Р., прихлебывая дивный «Ак Мусалас» в прохладном павильоне сквера Революции, озвучил восемь строк, авторство которых москвич не смог тотчас определить.