Книга Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Что вы потеряли это прекрасное зрелище, — сказал король, — показывает, что вы друг холодный; но что вы лишили этого мадемуазель д’Эстре, это показывает, что вы отец недобрый.

— Государь, — сказал граф с усилием, — я предпочитаю сказать вам правду. Мое отсутствие имело законную причину.

— Какую? Мне любопытно было бы слышать, — сказал король.

— Я тревожился о моем зяте, государь, и искал его.

— О вашем зяте? — вскричал Генрих с ироническим вздохом. — Вы, кажется, слишком торопитесь давать это название. Зятем называется тот, кто женат на вашей дочери. А я полагаю, ваша дочь еще не замужем? — прибавил он, смеясь.

Граф отвечал, собрав все свои силы:

— Извините, государь, мадемуазель д’Эстре обвенчана вчера.

Король побледнел, не видя никакого опровержения на лицах присутствующих.

— Обвенчана вчера! — прошептал он с разбитым сердцем.

— Ровно в двенадцать часов, — холодно отвечал граф.

Король вошел в залу, из которой по его знаку почтительно вышли все.

— Подойдите, месье д’Эстре, — сказал он графу с торжественностью, которая лишила того той немногой бодрости, которую он сохранял с таким трудом.

Генрих сделал несколько шагов по зале и с волнением, которое было бы страшно для присутствующего, если бы вместо Генриха Четвертого он назывался Карлом Девятым или даже Генрихом III, он вдруг остановился напротив графа.

— Итак, мадемуазель д’Эстре замужем? — сказал он резко.

Граф д’Эстре молча поклонился.

— Этот поступок странно дикий, — продолжал король, — и я не поверил бы, если бы ваши нерешительные глаза и ваш дрожащий голос не повторили мне этого два раза. Вы злой человек, граф.

— Государь, я хотел сохранить мою честь.

— И вы коснулись чести короля! По какому праву?

— Но, государь… Мне кажется, что, располагая моею дочерью, я ничем не оскорбил ваше величество.

— Вы, кажется, хотите хитрить со мною, — сказал Генрих, не попавшись в ловушку. — Как! Я делаю вам честь посещать вас, называть вас моим другом, а вы выдаете замуж вашу дочь, не уведомив меня об этом! С которых пор во Франции не приглашают короля на свадьбу?

— Государь!

— Вы злой человек или невежа, милостивый государь, выбирайте.

— Возражение вашего величества доказывает мне…

— Что оно вам доказывает, кроме того, что я был деликатен, когда вы были грубы, терпелив, когда вы были свирепы, что я соблюдал законы моего королевства, когда вы нарушали все законы вежливости и человеколюбия? А! Вы боялись, что я отниму у вас дочь. Это страх мужика, а не дворянина. Зачем вы не сказали мне откровенно: «Государь, сохраните мне дочь». Или вы думаете, что я прошел бы через ваше тело, чтоб ее взять? Разве я Тарквиний или Гелиогобал? Нет, вы поступили со мною как обращаются с вором; если он приходит, прячут серебро или передают его к соседу. Граф д’Эстре, моя честь, кажется, стоит вашей.

— Государь, — пролепетал испуганный граф, — выслушайте меня…

— Что вы можете сказать мне еще? Вы потихоньку обвенчали вашу дочь; не хотите ли прибавить, что она принудила вас к тому?

— Поймите обязанности отца…

— Поймите обязанности подданного к своему государю. Вы поступили не по-французски, а по-испански. Принуждать с кинжалом у горла молодую девушку идти к алтарю, воспользоваться отсутствием короля, которого эта молодая девушка могла позвать на помощь! Граф д’Эстре, вы отец, это хорошо; я король и буду это помнить!

После этих слов, прерываемых бешеными движениями, Генрих опять стал ходить по зале.

Граф, потупив голову, с лицом смертельно бледным, с потом на лбу, прислонился к столбу двери, стыдясь в передней свидетелей, узнавших все, потому что король говорил громко в звучной зале.

Вдруг Генрих, пылкий гнев которого обуздало какое-то размышление, сказал графу:

— Где ваша дочь?

— Государь…

— Вы, я полагаю, слышали, что я сказал?

— Моя дочь у себя, то есть…

— Вы имели право выдавать ее замуж, но я имею право выразить ей мое соболезнование. Где она?

— Я буду иметь честь проводить ваше величество.

— Хорошо. Вы хотите слышать, что я скажу этому бедному ребенку. Ну, ступайте. Покажите мне дорогу.

Граф д’Эстре, со стиснутыми зубами, с дрожащими ногами, прошел вперед отворить двери. Он вел Генриха к новому зданию.

— Предупредите преподобного приора, — сказал Генрих женевьевцам, столпившимся на дороге, — что я сейчас буду у него.

Габриэль после ужасных волнений вчерашнего дня не выходила из комнаты. Грациенна отдавала ей отчет в малейшем шуме, в малейшем известии. От Грациенны получила она ответ короля, привезенный Понти через два часа после брака, и более прежнего жалела о своем поражении, видя, что король так спокоен насчет ее верности. Теперь надо было только бороться, чтобы остаться у женевьевцев, а не возвращаться к отцу или мужу. В этом она узнала тайное содействие говорящего брата. Так как д’Амерваль исчез, ничто не принуждало ее уехать в Буживаль, а все убеждало остаться в монастыре, около которого испуганный граф д’Эстре отыскивал своего зятя, странное отсутствие которого он приписывал ловушке, расставленной королем.

Габриэль походила на приговоренного к смерти, палач которого не находится в час казни. Встав до рассвета, одетая со вчерашнего дня, она стояла у окна и смотрела с беспокойством то на дорогу — ведет ли отец потерянного мужа, то в сад — не пришлют ли ей кого ее новые друзья.

Волнение Габриэль отражалось и в комнате Эсперанса. Понти нашел раненого в таком невероятном волнении, что не хотел верить, чтобы замужество неизвестной девушки с горбуном могло так раздражить мозг рассудительного человека. Он старался всеми силами узнать истину, выпрыгивал в окно и из окна, а друг его, напротив, лежал, уткнув голову в подушки, как бы для того, чтобы подавить тайную горесть.

На рассвете Понти сообщил Эсперансу, что муж еще не нашелся. Почему Эсперанс вдруг вскочил с очевидной радостью; почему, оживленный этим известием, встал он с улыбкой; почему осыпал он сарказмами и плутовскими проклятиями де Лианкура, который, однако, был недостоин его гнева, — это Понти напрасно старался угадать. Эсперанс сам, может быть, затруднился бы.

А пока оба друга после обеда отправились под деревья у фонтана, где Эсперанс погрузился в меланхолическую задумчивость, между тем как Понти, обрезывая отростки лип, делал из них маленькие свистки, чтобы, как говорил он, праздновать возвращение де Лианкура.

Без сомнения, ночь, эта плодовитая мать сновидений, навеяла на Эсперанса и на Габриэль те сны, которые делают сестрами две души по таинственному сообщению. Во все утро Эсперанс смотрел на окна Габриэль, и его взгляд имел силу притянуть Габриэль, которая с этой минуты не отводила уже глаз от фонтана.