Книга Андерсен - Шарль Левински

Я пристрастился к китчевым фильмам по телевизору, их всегда много. Раньше я ненавидел такие конструкции, залитые патокой, в конце которых всегда всё разрешается к лучшему, все парочки сходятся, счастливые до конца жизни. (Или хотя бы пока не кончатся титры). А теперь такие сказочки действуют на меня благотворно. В этих придуманных историях хотя бы не остаётся открытых вопросов.

Я могу понять людей, которые вступают в секту или примыкают к какому-нибудь фанатическому мировоззрению. Испытываешь, наверное, громадное облегчение оттого, что уходишь из мира своих проблем и оказываешься на другой планете, где всё понятно и однозначно. Вещи таковы и таковы, и дело с концом.

Можно, конечно, делать, как Луизе и Петер. Они черпают свою уверенность из умных книг. Проживают свою жизнь так, будто для неё существует путеводитель, в который надо только заглянуть – и уже знаешь верный путь. При проблеме А свернуть влево, при проблеме Б – вправо. X – великий композитор, a Y – маленький, вот этим художником положено любоваться, а тем можно пренебречь. Они бы это так не назвали, но это тоже своего рода вера. Нечто, за что они могут держаться.

А я в свободном падении.

Хелене больше не выдерживала неопределённость нашей ситуации, поэтому закрепилась на одной мысли: мой муж во всём виноват. Только из-за меня Йонас сбежал, только из-за меня она так несчастлива, только я один всё испортил.

Я.

Но я не думаю, что я виноват. А если виноват, то уж точно не один. Не так всё просто. Может быть, мне было бы даже легче, если бы я смог убедить себя, что вся ответственность лежит на мне. Посыпать голову пеплом.

Но тому, что есть, я не нахожу объяснений. Я не знаю, почему Йонас сделал то, что он сделал. Я не знаю, что бы я ответил, если бы меня спросили: «А вы с Хелене, вообще-то, ещё женаты?» Или: «Что там происходят у тебя с Майей?» Я не знаю.

Однажды я зашёл в церковь, просто так, и поставил свечку. Хотя я неверующий. Церковь была пуста, и я не получил ответа.

231

След! Наконец-то след!

Я готов кричать от радости. Хотя моё открытие, разумеется, лишь первый шаг, крохотный первый шаг. Но шаг в верном направлении.

Господин Ауфхойзер тоже считает, что это продвинет нас вперёд. Он тут же распорядился сделать новый листок «разыскивается», с правильной картинкой на сей раз. Старый снимок он велел обработать фотошопом.

Когда я ему позвонил и рассказал о своём открытии, он поначалу – если судить на слух – был немного раздосадован, как будто ему не понравилось моё вмешательство. Но это было только потому, что ему стало ясно: он должен был сам до этого додуматься. На слух это звучало даже немного ревниво.

Притом что это вообще не имеет ничего общего с логическим рассуждением. С тех пор, как Йонас исчез, я беспрерывно думаю о нём, и мои мысли уже давно ходят по одной и той же натоптанной тропе. Нет, это, должно быть, произошло во сне или в полусне. Так, как это часто у меня бывает с моими проблемами в программировании, когда я не могу продвинуться вперёд. Вечером я ложусь спать, не имея никакого решения и даже намёка на него, а наутро всё вдруг оказывается просто и ясно. Наш встроенный компьютер продолжает работать и тогда, когда мы спим.

Но неважно, как это было. Главное, что это работает.

Если бы Хелене была здесь, мы бы с ней отпраздновали. Я ещё не дозвонился до неё, только попросил ей передать, чтобы она мне как можно скорее позвонила, у меня есть для неё важное сообщение. Я не рассказал Петеру, что произошло. Это я хочу сказать самой Хелене. Я могу себе представить, что между нами сейчас снова всё изменится. В лучшую сторону. Если есть новые надежды, наконец-то, мы всё же сможем быть вместе.

Это была такая простая мысль! Почему я давно уже об этом не подумал, и почему подумал как раз сегодня?

Наверное, это связано с тем, что вчера я записывал это дело с мошенничеством Андерсена, а между этими двумя событиями есть какая-то общность. Только раньше я её не замечал.

Тогда ведь всё происходило у нас на глазах – а мы этого не видели. Притом что всё было явно: вот деньги текут на расчётный счёт, которого не могло быть. Явное мошенничество. Но мы полагали, что у нас есть этому объяснение, и поэтому не задавали дальнейших вопросов. Это дело с фондом памяти имени Дамиана Андерсена было только для отвода глаз. Также, как фокусник заставляет зрителей следить за его левой рукой, а в это время правой что-то убирает. А потом все сидят с открытым ртом и удивляются.

Когда Йонас сбежал, было то же самое. Самая важная косвенная улика (я уже выражаюсь как Ауфхойзер) была у нас под самым носом, и мы на неё не обращали внимания. Потому что мы, идиоты, думали, что у нас есть этому объяснение.

232

Притом что это с самого начала ему никак не подходило. Йонас всегда был очень упорядоченным ребёнком, в некоторых вещах прямо-таки мещанским – например, в том, как педантично он всегда убирал свой платяной шкаф. Ему никогда не хотелось привлекать к себе внимание или выделяться из группы, а напротив хотелось быть как все. Поэтому он и проходил с таким усердием все эти тесты. Не потому, что его интересовал собственный результат, а потому что он хотел знать, что считается нормальным. Если бы неприметность считалась школьным предметом, он бы сдал по нему выпускной экзамен хоть сейчас.

И вот этот Йонас вдруг отращивает себе причёску-ирокез. Самое броское, что только можно вообще себе представить! Это должно было сразу насторожить нас. А уж тем более потом, когда он исчез. Но мы попались на удочку фокусника. «Фокус-покус, следите за моей левой рукой и не обращайте внимание на то, что делает моя правая рука!»

«Пубертат», – подумали мы и даже не искали другого объяснения. «Правда, немного рановато, – подумали мы, – но Йонас всегда немного опережал своих ровесников». В конце концов, известно, что это совершенно нормально, когда пубертатным детям приходят в голову самые безумные идеи. В этом возрасте в человеческом мозгу прокладывается новая проводка, и там возникают немыслимые ошибочные коммутации. Как новая программа, которую требуется ещё отлаживать и доводить до ума.

Мы-то думали, что нашли объяснение, поэтому больше не задумывались об этом. Оприходовали его желание и подшили к делу, а если о чём и подумали, так лишь о том, разрешать ли ему это или нет. Разумеется, в конце концов разрешили. Нам никогда не удавалось отказать Йонасу в какой-нибудь его просьбе.

А решающий вопрос мы себе так и не задали: а что, если Йонас хочет эту причёску не хотя она делает его заметным, а потому что она делает его заметным? Если он уже тогда строил план побега? Это было бы в его духе. Он всегда всё основательно продумывал.

Нам и в голову никогда не приходило, что эта безумная причёска могла быть не просто пубертатной прихотью, а частью плана. Когда я убегу – таков мог быть ход его мысли, – искать будут мальчика с торчащими синими волосами. Если я не хочу быть пойманным, то мне надо будет выглядеть совершенно иначе.