Книга Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

«Шляхтич Андреевский будто бы сказал еврейке Хайме, что зарежет ее; крестьянин Кондашевский заметил на это: “Худая до мяса, надобно искать пожирнее”, а Роман Пахолка (крестьянин) прибавил: “надобно два дня ножи точить, а потом резать”».

Крестьянин Медведенко «пьяный в шинке просил четырех рядовых поднять восстание наподобие Черниговского полка и говорил: “уже час било чертовых жидов и ляхов резать”, а солдаты на это отвечали: “на это нет повеления”».

«Священник Григорий Левицкий… говорил, что “во время наступаемых светлых праздников первого дня ночью, когда дочитают Христа, резать будут ляхов и жидов”».

«Когда об этом только и говорили, то ясно, что крестьяне, православное духовенство, а также так называемые поповичи для большего устрашения распространяли басни и пугали уже назначенными сроками общего призыва к резне. Такими днями должны были явиться: “Сорок мученников”, Благовещение, Верба, Пасха и Фомина неделя. Когда же они, один за другим, проходили, то это еще не уменьшало общей тревоги»[466].

Тревога эта не была безосновательной: через три месяца после разгрома черниговцев в уезде появился некий “солдат Днепровского полка Алексей Семенов”, который, сколотив шайку в полторы сотни человек, назвался «штаб-офицером по секрету и в чужом одеянии, поставленным от государя императора арестовывать помещиков и объявлять крестьянам свободу от повинностей» и несколько недель безнаказанно предавался грабежу.

«Такие-то и им подобные события и происшествия нагнали панический ужас на жителей: шляхту, ксендзов и евреев, которые припомнили ту страшную уманскую резню, что произошла в 1768 году. По этой причине много богатых панов выхлопотало себе воинскую охрану. Иные обеспечили себя ночной охраной… Другие, которые имели много денег, вооружили своих дворовых людей», – вспоминает Руликовский.

В сознании обывателей основным источником возможных погромов оставались черниговские солдаты – те, которым удалось скрыться с поля боя и избежать ответственности. Неудивительно поэтому, что дивизионный командир, объезжая Васильковский уезд, в одной из деревень был встречен «толпою крестьян… с палками, которые полагали, что он был Черниговского полка, увидев красный воротник, бежали к нему навстречу, крича: “рабуси (полонизм, грабители. – О.К.) черниговцы”, и он был вынужден поворотить назад и как наиспешайше выехать из деревни»[467].

Глава XI. «Самая жалкая фигура в этом кровавом игрище»

Князь Сергей Трубецкой был арестован в ночь с 14 на 15 декабря 1825 года в доме своего близкого родственника, австрийского посла в России Людвига Лебцельтерна; в аресте принимал участие сам министр иностранных дел Карл Нессельроде. Вскоре после инцидента австрийский посол был отозван из России.

Тактика, которой придерживался Трубецкой на следствии, на первый взгляд кажется весьма странной. Князь обвинялся в организации военного мятежа, его положение было в полном смысле слова катастрофическим. Попав в тюрьму, он сразу же согласился сотрудничать со следствием, и логично было бы ждать от него подробных описаний предшествовавших 14 декабря событий, серьезного анализа причин, по которым в столице империи произошел мятеж. По-видимому, именно этого и ожидало от Трубецкого следствие.

Однако несмотря на покаянный тон показаний диктатора, на его полное самоуничижение на первых допросах, ожидания следователей были обмануты. «В присутствии Комитета допрашиван князь Трубецкой, который на данные ему вопросы при всем настоянии членов дал ответы неудовлетворительные», – читаем в «Журнале» Следственной комиссии от 23 декабря. Невнятно повествуя о собственных взаимоотношениях с отставным подпоручиком Рылеевым накануне столичных событий, он упорно отсылал следствие на юг, туда, где находился истинный виновник произошедшего – руководитель Директории Южного общества, командир Вятского пехотного полка полковник Павел Пестель.

Согласно Трубецкому Пестель был человеком «порочным и худой нравственности», злым и жестоким честолюбцем, который рвался к диктаторской власти и ради этого был готов на все. В том числе и на цареубийство: «Он обрекал смерти всю высочайшую фамилию… Он надеялся, что государь император не в продолжительном времени будет делать смотр армии, в то же время надеялся на поляков в Варшаве, и хотелось ему уговорить тож исполнить и здесь».

Собственно, цель общества в столице, как и личная цель Трубецкого, согласно его показаниям, состояла в противодействии Пестелю. Не будь его, все заговорщики давно бы разошлись, и 14 декабря бы не случилось. Пестель оказывался таким образом главным виновником событий на Сенатской площади.

Трубецкой резюмировал: «Я имел все право ужаснуться сего человека, и если скажут, что я должен был тотчас о таком человеке дать знать правительству, то я отвечаю, что мог ли я вздумать, что кто б либо сему поверил; изобличить его я не мог, он говорил со мною глаз на глаз. Мне казалось достаточною та уверенность, что он без содействия здешнего общества ничего предпринять не может, а здесь я уверен был, что всегда могу все остановить – уверенность, которая меня теперь погубила».

Согласно показаниям Трубецкого с разгромом заговорщиков на Сенатской площади опасность для государственной власти в России не исчезла. Князь утверждал: перед его отъездом из Киева в ноябре 1825 года Пестель просил передать ему, «что он уверен во мне, что я не откажусь действовать, что он очень рад, что я еду в Петербург, что я, конечно, приготовлю[сь]» к действию, которое, может быть, он начнет в будущем году.

Трубецкой в данном случае подтасовывал факты: истинных планов Пестеля он не знал и в 1826 году собирался действовать вовсе не с ним. Но он старательно внушал следствию: пока Пестель на свободе, праздновать победу рано (о том, что руководитель Южного общества был арестован 13 декабря в Тульчине ни Трубецкой, ни столичные следователи еще не знали).

У следствия, судя по настойчивым показаниям князя, был только один шанс избежать кровавого кошмара: не арестовывать единственного человека – кроме, конечно, самого Трубецкого, – который может противостоять Пестелю. Этим человеком был Сергей Муравьев-Апостол.

Трубецкой неоднократно подчеркивал: Сергей Муравьев – человек мирный, совершенно неопасный для правительства. И при этом васильковский руководитель «Пестеля ненавидит» и всячески препятствует его злодейским замыслам. Князь писал, что Муравьев поклялся: «Если что-нибудь Пестель затеет делать для себя, то всеми средствами ему препятствовать»[468].