Книга Кукольных дел мастер - Генри Лайон Олди

Серо-желтые, с шоколадными полосами на спине, мешкопсы атаковали, будто зубастые осы. А уж как они зевали после обеда – это вообще песня. Их пасти раскрывались непомерно широко. Челюсти образовывали практически прямую линию – змеи, и только! Честное слово, зрелище стоило потраченных денег.

У Марийки не было пригласительного билета на аттракцион. Но утром ей выдали временное удостоверение сотрудника зоопарка – так поступали всегда, для простоты взаимоотношений. И не надо всякий раз оформлять пропуск туда-сюда, и девушке – удовольствие.

Пусть гуляет, смотрит.

Администрация забыла принять во внимание киноидную сущность Марийки. Сумчатых волков от зрителей отгораживал силовой барьер. Чувачи-киноиды без разбега берут до двух метров. С разбега – два метра семьдесят сантиметров. Барьер был более чем трехметровым. Но за барьером хищники резали овец.

Зеваки расхохотались, когда милая блондинка прыгнула и сорвалась, отброшена защитным полем. Она сделала вторую попытку. И третью.

А после шестой неудачи кинулась на зрителей.

Что-то непоправимо сломалось в ее мозгу. Сумчатые волки оказались вне вольера. Хохот превратился в лай. Белозубые ухмылки – в оскаленные пасти. Жажда зрелищ – в жажду крови. Пресыщенность – в вечный, терзающий внутренности голод.

Убивая, Марийка знала, что поступает правильно.

У ее отца, Принца Марека, пальцевая хватка достигала 25 стандарт-атмосфер. Дочь отстала от блистательного родителя всего на три атмосферы. Зато в ее дипломе стояло: «Злобность – 21 балл. Недостатки (атаки с безопасного расстояния; хватки редкие и неболевые) отсутствуют. Ловкость – 16 баллов. Безукоризненна, под удар не попадает…»

Мешкопсы хрипло лаяли в вольере, поджав хвосты.

Им было страшно.

– Проклятье! – рявкнул бывший агент Марека Геджибоша, узнав из новостей о второй трагедии. – Они что, рехнулись? Кто пустил девочку на кормежку?!

Говорят, он даже набил морду директору зоопарка. Приехал, отыскал и без слов врезал кулаком. Вряд ли: дерущийся агент – штука фантастическая. Но так или иначе, он подключил все связи, нанял лучших адвокатов, и те добились статьи «Убийство в состоянии аффекта».

– Состояние аффекта не лишает лицо, совершившее убийство, вменяемости, – сказал защитник на предварительном слушании. – Оно способно осознавать характер совершаемых действий и руководить ими. Но я настаиваю, что физиологический аффект следует отличать от патологического. Последний отличается глубоким помрачением сознания, что лишает виновного возможности осознавать свои действия и руководить ими. Соответственно, он исключает основания уголовной ответственности. Учитывая специфику наследственных модификаций подзащитной…

Через неделю «Шеол», где ждала решения Марийка, сгинул в червоточине.

Первые три месяца изоляции девушка прожила в каком-то отупении. Жизнь закончилась. Впереди – стена. Ее не слишком волновало происходящее вокруг. Пенетраторы входили в заключенных, избирая жертвы по системе, понятной не более, чем выигрыши в казино. Кучка авторитетных рецидивистов боролась за власть. Им противостояли каторжане – малочисленные, но сплоченные. Остальные ждали, кто победит, чтобы подчиниться.

Никто ничего не понимал.

ЦЭМ впадал в забытье, чтобы вдруг устроить очередной День Гнева. Правила выполнялись, нарушались, игнорировались; в конце концов, установилось шаткое равновесие. Тюремный священник, отец Авель, пытался смирить гневных и защитить слабых. Получалось не слишком хорошо. Внешние контроль-системы тюрьмы захватили прогулочную яхту, выпавшую неподалеку из червоточины. Количество людей на «Шеоле» увеличилось. Марийка улыбалась каждому, но в разговоры не вступала.

Ее не трогали.

Ни авторитеты, ни пенетраторы.

Ступор не прошел даром. Однажды девушке явился Малый Господь в силе и славе. Это случилось в столовой, за ужином. Люди не видели Малого Господа, хотя он сиял огнем и рассыпал искры. Все ослепли душой: жевали, обменивались репликами, строили догадки, когда их спасут. Одна Марийка Геджибош слышала откровение Его, внимая сердцем.

– Я – хозяин стаду Моему, – сказал Малый Господь шепотом, подобным грому. – Я избрал сих ягнят и маток. И ты – пастырь отары Моей.

– Ты – хозяин стада, – ответила Марийка. – Я же недостойна быть пастырем. Избери другого, если волен избирать.

– Гнев Мой велик, – был ответ. – Замолчи, дерзкая, и исполняй.

– Гнев Твой – гроза над перевалом, – согласилась Марийка. – Молчу и исполняю.

– Вы мертвы. Тела ваши – сохлое дерево. Души ваши – ожидание.

– Мы – мертвы. Мы ждем милости Твоей.

– Ангелы Мои заклеймят Осененных тавром избранности. Храните отмеченных до дня, когда они вознесутся с ангелами. Так отдают лучших овец под нож резчика, дабы их плоть напитала собой плоть хозяев.

– Да будет так, – склонила голову Марийка.

– Пути Мои неисповедимы. Я решил, и кто возразит?

– Никто.

– Добро стаду Моему пастись в Шеоле. Кто покусится на добро – умрет второй смертью, без воскресения.

– Да будет так. Я, пастырь, за это в ответе.

Вечером она переговорила с отцом Авелем. Священник был в ужасе. Он пытался вразумить девушку. Объяснить, что видение – не благая весть, а признак помешательства. Бред помраченного рассудка. Признать ЦЭМ, спрятанный в глубинах тюрьмы, за Господа, да еще с кощунственной приставкой «Малый» – святотатство. Люди – не стадо, говорил отец Авель. Флуктуации – не ангелы. Ты – не пастырь.

– Дочь моя, тебе надо отдохнуть, успокоиться…

– Я спокойна, – улыбнулась Марийка. – Не отдых нужен мне, а работа.

Она и дома, в Бохине, отличалась религиозностью. Вместе с матерью регулярно посещала церковь. Постилась, молилась перед едой и на ночь. В нюансы веры девушка не вникала. Есть высшая сила, за ней право решать. Добрым – рай, злым – ад. Честность и смирение – добродетели. Злоба и ненависть – пороки. Весной плетут венки и бросают на реку. Если прочитать молитву с душевной искренностью, вода принесет венок суженому.

Духа-искусителя гонят веником из ольхи.

Такие люди, как Марийка, могут переходить из одной веры в другую, даже не заметив этого. Овцам все равно, на какой лужайке пастись. Собаке без разницы, какое стадо охранять.

«Главный недостаток обычного человека, – писал отец Авель в дневнике, – это его полное религиозное невежество. В нем есть общее покаянное чувство и сознание греховности, но нет ясного представления о реальном грехе и нет навыка анализировать свою жизнь и замечать грехи. Оттого на исповеди почти всегда однообразно-убийственное: „Грешен, отец мой!“. Так продолжается до тех пор, пока гром не грянет.»

Для Марийки гром грянул.

Я счастлива, думала девушка. Я знаю, зачем жить. Специфика киноида, умноженная на уникальность ситуации, проявила себя с особенной резкостью. Марийка нуждалась в хозяине, и хозяин возник. Она нуждалась в отаре, и отара появилась. Ей требовались враги, покушающиеся на власть над отарой, хищники, что отбивают слабых овец – и это ей даровали.