Книга Я был зятем Хрущева - Алексей Аджубей

Мы поднимались наверх в залу по лестнице, уходящей, как в небо, в синь росписей, в такую красоту, мягкость и спокойствие, которые могли творить только они, великие мастера Возрождения. Картины и скульптуры, громадные гобелены, белоснежные ковры, поразительные по гармонии и изяществу люстры, бра, торшеры и подсвечники, мебель – все было неповторимым, действительно единственным в своем роде, имело имена, номера, историю, занесенную в сотни книг, каталогов и справочников.

На какие-то мгновения растаяли, растворились современные фигуры прелатов и почудилось, что на лесах, опоясывающих залы и галереи, у фронтонов, фризов – повсюду кипит работа. Трудятся паркетчики и обивщики стен, чеканщики и мебельщики, отливщики скульптур. Они выслушивают Рафаэля и Микеланджело, принимают их поручения, соглашаются, спорят…

Прелаты, сопровождавшие нас, открыли створки белоснежных дверей, тяжелых, бесшумных, тоже вековых, и мы оказались в зале Консистории. Группками стояли журналисты. Переговаривались тихо, как бы боясь потревожить абсолютную, глухую, настороженную тишину этого дома.

Ко мне обратился один из служителей государственного секретариата Ватикана. «Святой отец просил приветствовать приход в его дом журналистов из России, – сказал он холодным бесстрастным тоном, затем отвел меня в сторону и добавил – Если изъявите желание, может состояться и личная аудиенция…» В ответ на кивок головы он сообщил: «Вам все станет ясно во время церемонии».

Аудиенцию журналистам глава Ватикана давал в довольно большом, так называемом Тронном зале. У задней стены на невысоком возвышении стояло парадное кресло. По-видимому, именно здесь проводились официальные приемы послов, гостей государства или церкви. Стены зала обтянуты серо-серебристым штофом. Массивные люстры и бра вековой бронзы освещали строгое помещение. Для данного случая были поставлены несколько десятков кресел, обитых ярко-красным бархатом, нарушивших изысканный орнамент инкрустированного паркета. Строгие костюмы журналистов резко выделялись на фоне великолепия одежд священников высокого ранга. Можно только поражаться удивительному вкусу художников, «проектировавших» эти сиреневые, блекло-розовые, белоснежные, черные, иссиня-фиолетовые одеяния. Кресты, четки, перстни, тут тоже – вековые традиции. Поражали, пожалуй, не одеяния и украшения, а лица. Бледные, почти анемичные, одутловатые, совершенно отрешенные, как бы и не живые.

Иоанн появился внезапно из почтительно распахнутой перед ним двери и мелкими шажочками засеменил к креслу-трону, быстро-быстро протягивая руку для поцелуя. Все встали, а кое-кто (среди журналистов было немало ревностных католиков) опустились на колени и ждали, когда Иоанн устроится в кресле. Оно было высоко для него, и он, грузный, старый уже человек, взобрался на сиденье, как это делают дети – в два-три приема.

Долго молчал, простодушно разглядывая зал некогда, по-видимому, карими, а теперь светло-янтарными глазами и выставив вперед уши, будто хотел услышать нечто необычное. Вначале слово о присуждении Иоанну XXIII премии произнес сенатор Джованни Гронки, один из руководителей фонда Бальцана. Затем настала очередь святого отца.

Иоанн говорил тихо и спокойно, без аффектации, скорее беседовал. Он даже подался вперед, чтобы быть ближе к слушателям, и казалось, вот-вот сойдет со своего трона и сядет рядом с нами.

Вскользь Иоанн отмел обвинения в нарушении папских традиций, невозможности принимать мирские награды, повторив, что беспокойство о мире – одна из самых важных обязанностей всех священников, сказал, что он призывает всех выполнить эту обязанность.

Неожиданно из-за спины ко мне по-русски обратился священник в черном. «Я Александр Кулик, сотрудник папского Восточного института. Если вы хотите получить аудиенцию, мне поручено проводить вас к святому отцу и быть переводчиком. Задержитесь в зале после завершения церемонии».

Закончив речь, Иоанн встал. Чуть приподнял над головой пухлые руки, то ли отпуская всех с миром, то ли обороняясь от лишних вопросов, и так же поспешно, как появился, исчез.

Сидевший рядом отец Кулик попросил моего коллегу Леонида Колосова идти со всеми, а мы с женой задержались. Александр Кулик сразу же нашел нужным заметить, что он не «какое-нибудь перемещенное лицо», не «беглец из России» (по-видимому, он считал важным отмежеваться от этой публики), а задолго до революции вместе с родителями оказался в Италии и теперь вот – сотрудник папского Восточного института.

Самой деликатной оказалась протокольная сторона встречи. Переводчик не получил никаких инструкций на сей счет и твердо держался требований преклонить колена при встрече с папой. «Ну хотя бы чуть-чуть, символически», – упирался он в своем наставлении. Из этой настойчивой рекомендации я понял, что дело нешуточное и не вышло бы крайнего конфуза. Попросил отца Кулика пройти со мной к более ответственному лицу и утрясти там «протокол». Протокольщик тоже не знал, как выйти из положения. «Думаю, – заметил он с истинно божественным спокойствием, – все разрешится само собой».

Мы миновали несколько переходов и оказались перед темной дубовой дверью. Иоанн XXIII принимал нас в своей личной библиотеке, то есть там, где он каждый день работал, читал книги, писал свои энциклики.

Отец Кулик слегка толкнул дверь, пропуская нас вперед. Дверь не поддавалась. Пришлось даже отступить. Подумали, что хозяин еще не успел вернуться из зала, но тут дверь открылась сама, и мы почти столкнулись с хозяином кабинета нос к носу. Иоанн как бы в смущении развел руками. Ни о каком преклонении колен уже не могло идти речи. Жестом он пригласил занять место в кресле чуть в стороне от его рабочего стола. Между нами сел переводчик.

Хозяин кабинета помолчал, давая возможность гостям оглядеть полукружье стенных книжных шкафов, отделанных на старинный манер тонкой золотистой сеткой. Через большие окна доносились запахи цветущего сада и совсем уже неожиданное для этих каменных лабиринтов пение птиц. Первым нарушив молчание, Иоанн сказал, что он считает очень важными многие инициативы нашей страны в защиту мира.

«Я знаю две мировые войны, видел, какие неимоверные несчастья принесли они людям, а третья мировая война была бы для человечества гибелью. И разве затем господь бог дал нам эту прекрасную землю?..

Кстати сказать, – не преминул заметить Иоанн XXIII, – тот факт, что я принимаю советского журналиста, тоже непременно будет поставлен в строку и теми же людьми». Так это и оказалось. Стоит, пожалуй, привести лишь одну цитату той поры. Высказывание принадлежит Конраду Аденауэру, тогдашнему канцлеру Федеративной Республики Германии: «Учитывая тот факт, что вскоре в Италии будут проводиться политические выборы, законно (!) задать вопрос, не будет ли эта встреча иметь отрицательные последствия, что касается результатов голосования…»

Хотя противодействие встрече советского журналиста с Иоанном XXIII было серьезным и шло не только извне, но и от высоких чинов Ватикана, и глава католической церкви не получил поддержки своих коллег, он принял собственное решение. Позже это объясняли чуть ли не настойчивостью советской стороны, желавшей немедленного установления дипломатических отношений между СССР и государством Ватикан. О дипломатических отношениях разговора не затевалось, хотя дальнейшее развитие событий могло поставить этот вопрос в повестку дня.