Книга Братья - Юрий Градинаров

– Лучшие штейгеры у нас – пока немцы, я же русский. Я лучший штейгер из русских алтайцев. Но я не нюхал вечной мерзлоты. Тут, может, по-своему пласты идут, не как в Алтае. Здесь земля со льдом. По мере выработки, в штольне может вода появиться, а земля станет хлябью. Тут жди и оползней, и обвалов, а в штольнях – люди.

– По вашим суждениям видно, какими вы представляете наши горы, вечную мерзлоту, ее отпор на людское вмешательство. Поэтому я приму все предложения касаемо избежания неурядиц. Считаю, лучше лишку взять, чем допустить изъяны подготовки.

Федор Кузьмич показал на свой чемодан.

– Там книги! В них буду искать ответы на всплывающие неясности после осмотра залежей. А может, и без книг сам разберусь. Я в горах кое-что разумею.

После обеда Киприян Михайлович с Федором Кузьмичом вышли на берег. С высокого угора люди у парохода смотрелись маленькими, да и судно, стоявшее рядом с двумя баржами, выглядело игрушечным. Видно, как Сидельников с кладовщиками подвозил товары для рыбаков на двуручных тележках, потом закатывал на баржи бочки с клеймом «КПС-66», выжженным Степаном Буториным. В последнюю очередь грузили ящики со свежим хлебом для сезонников. Наконец на косе появился почтарь Герасимов с письмами для низовских станков. На первой барже, подбоченясь, как хозяин, расхаживал шкипер Гаврила, подавал команды грузителям, не раз сходил на берег, смотрел на ватерлинию, чтобы равномерно загрузить баржу. Остров Кабацкий, опоясанный песчаной косой, уныло желтел увядающим ивняком, полегшим разнотравьем и казался грустным. Небо, закрытое плывущими с севера снежными облаками, тоже навевало грусть. И когда в разрыве облаков казацкой шашкой сверкал луч, люди поднимали головы и радовались, что лето не кончилось, что еще не раз солнечный свет коснется земли прежде, чем наступят холода.

Песчаная коса у подножия угора уже не блестела белизной. Сырой песок, впитывающий осенние дожди, покрыт стеклом лужиц. Чайки с тревожными криками качаются на ветровых качелях над Енисеем, то взмывая к тучам, то падая до воды. А Федор Кузьмич, впитывая нравы северного края, делает первые выводы:

– Хорошо тут, Киприян Михайлович! Жизнь спокойная, даже замедленная, вроде и спешить некуда! Пароход загрузят – уйдет! И опять тишина в Дудинском. Сейчас людно за счет сезонников! А зимой? Темный снег, мрак, мороз, пурга. И звезды на небе, видно, редко появляются. Или ошибаюсь, Киприян Михайлович?

– Это приезжему кажется, что здесь просторы, малолюдство и нет никакой суеты. Делать такие выводы – ошибка! Надо пожить здесь хотя бы год-два. Окунуться в заботы. Пройти по зимнему ночному бездорожью. Заночевать в снегу. Встретить волка. Уйти в полумрак ночи на собачьей упряжке. Встретить в пути заплутавшего человека, накормить, обогреть, поделиться скудными припасами. И все делать привычно, без суеты. Такая наша жизнь, Федор Кузьмич! Я уж не говорю о штормовом Енисее, когда люди смело идут в его объятия на утлых лодчонках. Это все вместе и есть душа Севера, а не неспешная, как вы выразились жизнь. Казну российскую мы рухлядью пополняем! Наша пушнина ценится иноземцами не хуже, чем алтайская медь. Не рукава мы здесь жуем, уважаемый штейгер. Мы, люди особого склада, уважения к себе требуем и никому не позволяем потешаться над нашими нравами, даже если они гости.

– Да вы уж без обиды, Киприян Михайлович! Я сам пока в раздумье. Может, не то сказал. Привык быстро делать выводы в знакомых делах. А тут поспешил. Да, чувствую, попал впросак. Меня шкипер Гаврила уж ставил на место. Распустил я раньше себя в своих суждениях. А теперь сам на себя управу ищу. Встряхнул меня Гаврила крепко.

– А у Петра Михайловича жена – землячка ваша. Повалихинская. Петр ее в пятьдесят восьмом году привез в Дудинское, когда впервые ходил на ваш завод. Авдотья – урожденная Василия Иволгина. Живем в одном доме на две половины: я и Петр. Магазин держим здесь же. А должность моя теперь – вахтер Дудинского складочного магазина. Четыре года вахтую и купечествую по-прежнему. Вроде все идет гладко, как нарты по крепкому насту. Тундру кормим, одеваем, обуваем, рухлядь, рыбу собираем в мен на товары. Но большего хочется. Хотим недра потревожить у Норильских гор.

– Я понял, торг отлажен, и люди ваши довольны. Пойдут ли они за вами, на необжитые места, оставив семьи, промысел, свои станки и чумы? Станут ли вершить непривычную и очень тяжелую работу в темных и сырых штольнях, набивая кровавые мозоли киркой и ломом? – напирал Инютин.

– Должники пойдут безоговорочно, а других, как каменщиков и плотников, возьму высоким жалованьем. Кое-кто из сезонников останется поработать на копях. А вот опытного плавильщика нет.

– И каменщики опытные должны быть, умеющие чертежи машинные читать. А плавильщика завод вряд ли отпустит. Этот товар, как и штейгеры, – поштучный. Попробуйте с Уралом списаться. Заводов там много, может, кого пришлют на первые плавки, – посоветовал Федор Кузьмич.

– Скоро пароход с Бреховских пойдет. Передам письмо Кытманову, пусть поищет плавильщика на Урале, – согласился Сотников.

По возвращении Шмидта с Пелядки Киприян Михайлович с ним, Инютиным и Хвостовым сходили на оленьих упряжках к Норильским горам. Через трое суток они возвратились в Дудинское, проводили Федора Богдановича с Савельевым вверх по Енисею вдогонку за Лопатиным. В дневнике Шмидт записал: «Вблизи реки Быстрой, в ущелье, лежат сотниковские медное и угольное месторождения. В основном ущелье, западнее, залегает мощный пласт угля более чем в две сажени. Восточнее от выхода долины Сотников вскрыл пласт медного сланца больше чем сто шагов в длину и две сажени в высоту».

Восемнадцатого сентября 1866 года они догнали экспедицию в Курейке. А Сотников с Инютиным сели за разработку мер по освоению рудника.

– Я предлагаю бить штольни друг над дружкой на высоте одной сажени одна от другой и наискосок на две сажени, чтобы хоть одной выйти на пласт. Я говорил, если помните, Киприян Михайлович, о возможных промахах при битье штолен. По размеру они будут одинаковы. Ширина каждой книзу – один и шесть десятых аршина, кверху – аршин, высота – два и четыре десятых. Трудно сейчас предсказать длину. Главное – выйти на пласт руды, а дальше, по мере выработки, штольня будет удлиняться. Если сланцы окажутся безрудными, будем делать боковые рассечки, чтобы выйти на рудоносные.

Федор Кузьмич сидел за столом и рисовал на листке расположение будущих штолен, чтобы Киприян Михайлович яснее представлял суть будущей работы.

– Куда будем вывозить породу из штолен? – поинтересовался Сотников.

– Будем грузить на тачки и отсыпать дорогу для оленьих упряжек, – пояснил Инютин. – А может, будем мостить лежневку для тачек и бергальский настил в штольнях.

– Понятно! Теперь укажите, где будет располагаться печь?

Инютин несколько раз крутнул лист бумаги.

– Сейчас мы расставим все на свои места. Самое удобное место для медеплавильни – примерно в ста саженях от будущих штолен – к северу. – И он нарисовал кружок, а посередине буквы «МП». – Чуть ниже печи поставим барак для рабочих, а правее барака – лабаз. Между строениями проложим деревянные тротуары. Да, чуть не упустил! Надо поставить рудный склад, где будем учитывать руду перед закладкой в печь, легкоплавкие добавки и уголь. То есть шихту. А теперь посчитаем, сколько людей понадобится, чтобы подготовить первую плавку.