Книга Ворошиловград - Сергей Жадан

— Ага, значит, все-таки целительная сила Библии?

— Да нет, ты не понял. Я хочу сказать, что есть вещи важнее веры. Это благодарность и ответственность. Я в церковь на самом деле случайно попал. Просто мне вообще некуда было идти. Не к сестре же назад, чтобы она меня снова в дурку сдала. Выбора у меня особого не было. Но с церковью у меня тоже не сразу сложилось. Просто церковь не церковь, но, кроме тебя самого, никто не решит твои проблемы. Одним словом, я чувствовал, что надолго там не зависну, что рано или поздно святые отцы меня с моими привычками оттуда попрут. Да и они это знали, просто не говорили вслух. И тут меня посылают сюда. Местный священник эмигрировал куда-то в Канаду, и нужен был кто-то, кто согласился бы тут остаться. Я согласился. Посылали меня с уверенностью, что я отсюда быстро сбегу, сам. А исчезну я, исчезнут и мои проблемы. Знаешь, я когда приехал, мы в первый раз встретились на квартире у Тамары.

— С кем? — не понял я.

— Ну, с общиной. Их тогда совсем немного было. И понимаешь, какое дело — они сидят и смотрят на меня. И я понимаю, что даже ничего сказать им не могу — так мне хуёво. И они все это видят и понимают. И совсем не ждут, что я им что-то скажу. Они всё понимали, Гера, всё видели, понимали, но ничего от меня не требовали. Вся эта коллективная терапия — это всё говно, там каждый пытается вырваться, спасти собственную шкуру, и всем глубоко насрать, что будет с остальными, кто доживет до следующего занятия, а кто кони двинет. Потому что когда ты спасаешь только свою шкуру — остальные тебе безразличны. И никакая терапия тут не сработает. Всё это нечестно и подло, и чувствуешь ты себя при этом последним мудаком, который пытается спастись любой ценой. Вот, а тут было совсем иначе — я видел, что им от меня по большому счету ничего не нужно, что они спокойно обойдутся и без меня. Ну да раз уж я здесь, раз меня забросило именно к ним, то они меня уже не подставят, чтобы я и не сомневался. Не подставят, хотя я для них случайный и малознакомый хуй с горы. Я сразу понял, что если я тут не удержусь, ну, тогда мне совсем хана. И никакие молитвы мне уже не помогут.

— А они знали про тебя?

— Паша знал. Я ему сам рассказал. В первый же вечер. Просто я их всех: увидел и понял, что не нужно ничего скрывать, себе же хуже будет. А Паша был у них за старшего. Как и сейчас. Вот я ему всё и рассказал. Сказал, что хочу, чтобы всё было по-честному, и если их не устраивает священник-торчок — я, конечно же, откажусь от прихода. Знаешь, что мне ответил Паша? Он ответил, что если бы все местные торчки начали увольняться, в городе бы резко подскочило число безработных. Одним словом, попросил, чтобы я не парился и делал свое дело. То есть пел с ними псалмы и крестил их детей. И я остался.

— Ясно.

— Но это еще не всё, — продолжил пресвитер. — Это, Гера, еще не всё. Я всё же сорвался. Проработал полгода, и всё по новой. Даже деньги церковные присвоил, там немного, правда, было, но все-таки. Меня вытащил Паша. Он сразу понял, что со мной происходит, не дал подсесть по полной. Закрыл у себя дома и держал, пока я не переломался. Лечил народной медициной. Всем говорил, что у меня грипп. И вот тогда я сказал себе: чувак, тебе действительно насрать на свое здоровье, это понятно. И карьерой ты не слишком озабочен, это тоже понятно. И на заповеди Христовы ты, в обход всех служебных рекомендаций, по большому счету клал. Но, чувак, если ты в самом деле не хочешь гореть в аду на медленном огне, как полуфабрикат в микроволновой печи, то держись за этих странных, не совсем адекватных, но очень искренних и откровенных прихожан. Не бросай их. Будь вместе с ними. Хочешь — читай им псалмы, хочешь — крести их детей. В общем, не так важно, чем именно ты будешь здесь заниматься. Главное — оставайся с ними. Они тебя не подставят, у них так не принято. Ну как-то так оно всё и было, — закончил пресвитер и включил телефон. — А Шуру, — добавил он, помолчав, — я почти и не знал. Вернее, мы с ним почти не общались. Но это ничего не меняет — они тут все вместе. Мы, Гера, все тут вместе, понимаешь? Я знаю, о чем говорю. Дело не в церкви и не в наркотиках. Дело в ответственности. И благодарности. Если у тебя это есть — имеешь шанс умереть не последней скотиной.

— Да, всё верно, — согласился я. — Всё верно ты говоришь. Но вот видишь — Травмированного пристрелили, брат мой куда-то свалил. Они всё правильно делают, я с тобой согласен, но смотри — они тут окопались и думают, что смогут от всех отбиться. А выходит так, что их по одному отстреливают, выдавливают отсюда и скоро выдавят всех.

— Думаешь, выдавят?

— Думаю.

— Может, и выдавят, — согласился пресвитер. — Может быть. Но всё равно — пока их не выдавили, они будут держаться вместе, понимаешь? Я, Гера, видел в своей жизни разных людей. Очень разных. Большинство из них предавало и подставляло своих. Думаю, именно от беззащитности. Как бы там ни было, жизнь делает из людей слабаков и предателей — это я тебе как священник говорю. Поэтому если их действительно всех выдавят, как ты говоришь, то меня выдавят вместе с ними. Потому что я, Гера, тоже окопался. У нас общая ответственность. И общая благодарность.

Он снова вытащил и отключил мобильный. Слушал траву, шелестящую на ветру. Предвечернее солнце закатывалось за больничную стену, подсвечивая красным окна реанимации.

— А еще я им фокусы показываю, — неожиданно сказал пресвитер.

— Что? — не понял я.

— Фокусы, — повторил священник — Цирковые. У нас, когда я лечился, терапия такая была, фокусы учили показывать. Говорили, что это должно вернуть нас в детство. У нас там один нарком был, он в цирке работал, жонглером. Его к нам прямо в цирковом трико привезли. Он нас и учил. Вот, смотри, — пресвитер незаметным движением достал из кармана фляжку со спиртом, наклонился, словно чтобы поправить шнурок на ботинке. Быстро приложился к фляжке и тут же незаметно ее спрятал. Потом мгновенно вынул откуда-то из воздуха зажигалку зиппо, поднес к лицу и вдруг выпустил изо рта мощную струю синего пламени.

Я испуганно отшатнулся. Но уже через миг он сидел с тем же самым спокойным и задумчивым выражением глаз.

— Это вот, — сказал, — и называется коллективной терапией.

Я даже не знал, что ответить.

— Ты сейчас куда? — спросил он.

— Нужно закончить кое-какие дела, — ответил я. — Очень важные.

— Давай, — поддержал он меня. — В случае чего телефон мой знаешь.

— Значит, говоришь, благодарность и ответственность? — переспросил я его.

— Да, — утвердительно кивнул он в ответ. — Благодарность. И ответственность.

В гостинице на первом этаже стояли игральные автоматы. На высоких стульях сидели несколько пионеров со стеклянными глазами, на подоконнике сидя спала девочка в кедах, с крашенными в красное волосами. По коридору сновали какие-то чечены, вынося ящики, в которых глухо перекатывались грейпфруты. Я подошел к дежурной. Назвал свое имя, спросил, не искал ли меня кто. Она сразу же назвала номер комнаты. Хорошо, когда тебя ждут, — подумал я и пошел наверх.