Книга Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Ты его слушай, сударь, он тебе добра желает, – добавил Шешковский. – А я врак, голубчик мой, не терплю. Стало быть, вздумал ты жениться…

– Да, ваше превосходительство.

– А невесту себе, сама о том не зная, присоветовала твоя любовница, княгиня Темрюкова-Черкасская? И докладывала тебе все новости, а ты мотал на ус?

– Да, ваше превосходительство.

– И та невеста жила скрытно в какой-то курляндской усадьбе?

– Да, ваше превосходительство.

– И господин Бергман все разведал, а ты послал своих клевретов, и они девицу у него из-под носа увели?

Фомину было все тошнее и тошнее. Он был не дурак – понимал, что история с венчанием Шешковскому не нужна, разве что повеселить государыню: сказывали, она от него все слухи узнает, и слухи проверенные, за то и оказывает покровительство. Значит, к этому делу еще что-то припутано – а что?..

– Ваше превосходительство, я вижу теперь ясно, какого дурака свалял, – жалобно сказал Фомин. – Хотел в люди выйти, богатое приданое взять, не вышло.

– Приданое – и все? – спросил Степан Иванович.

– Мне деньги были нужны. Жалованье невелико, а тут такая невеста… я бы ее не обижал, заботился бы о ней… все равно же ее бы за кого-то отдали, а я умею ценить благорасположение…

– То-то ты благорасположением княгини воспользовался! – напомнил Шешковский. – Ладно, Бог с ней, с девицей. Расскажи-ка, любезный, о французах.

– О каких французах, ваше превосходительство?

– О тех французах, которые помогли отбиться от людей господина Бергмана в ту ночь, когда тебя чуть было на дуре не повенчали! И смотри мне, голубчик, соврешь – только в Сибири и опомнишься, – негромко, но очень весомо сказал Шешковский.

– Я до того их ни разу не встречал, ваше превосходительство! Это приятели Нечаева и Воротынского! – воскликнул Фомин, уже радуясь, что Шешковскому нужен не он со своей брачной авантюрой, а совсем иные люди.

– Приятели… А как вышло, что они охраняли венчание? А, сударь? – полюбопытствовал Шешковский.

– Они говорили, что случайно ехали следом… увидели, что во дворе переполох, признали Нечаева и кинулись на помощь.

– А переполох был ночью? И один фонарь на весь двор? И так-таки сразу признали? Ну-ка, голубчик, говори, как все было! Не то – не обессудь, сердить меня не надобно, – ласково посоветовал Степан Иванович.

– Как Бог свят! – Фомин перекрестился. – Все, что знаю! Сам их впервые увидел! А с Нечаевым и с Воротынским они вели себя приятельски! Хохотали, веселились! Мне-то было не до смеха, ваше превосходительство!

– Тебе и сейчас будет не до смеха. Август Иванович, ты свое дело сделал, ступай, голубчик, – распорядился Шешковский. – Далеко не уходи, в сенях побудь, вели, чтобы тебе квасу подали…

Степан Иванович и Бергман разом поднялись. Вскочил и Фомин – пока железные клыки, выскочив из недр кресла, не пленили его.

– Как будет угодно вашему сиятельству, – хладнокровно ответил Бергман, поклонился и сделал шаг к двери.

Легчайшей пташкой Фомин кинулся к его ногам, обнял, прижался.

– Господин Бергман, Христа ради! Вы же знаете, в чем я виновен! Какие французы?! Знать не знаю никаких французов! Вы же следили за мной, вам все про меня известно! Скажите господину Шешковскому, все ему скажите! Не было французов! Тогда лишь ночью появились, отбили нас – и более не появлялись! Это у них с Нечаевым и Воротынским какие-то дела, я-то при чем?!

– Не вопи, сударь, не вопи, – прервал его Степан Иванович. – Ты в этом деле так увяз – хуже, чем в болоте. И то, что ты сейчас врешь, тебе не поможет. Встань, вернись в креслице… вернись, говорю… А ты, голубчик, ступай до поры…

Фомин встал и, с ужасом глядя на страшное кресло, сделал к нему шажок, совсем крошечный шажок. Шешковский улыбнулся.

– Где тут у меня месяцеслов? – спросил он. – Ты, сударь, в память какого Дионисия крещен?

Фомин от такого вопроса лишился дара речи. Да и Бергман, уже стоя у двери, задержался, хотя кабинет Степана Ивановича – не лучшее место для любопытства.

– Родился когда, спрашиваю? – Шешковский взял с этажерки месяцеслов.

– В де… декабре…

– Декабрь, так… святой Дионосий, епископ Эгинский, семнадцатое… грех не поздравить, грех не поздравить!.. Что ж ты стал в пень, голубчик? Садись уж, принимай поздравления…

– За что, ваше превосходительство?.. – Фомина прошиб холодный пот. Вразумление, которое ему предстояло, называлось иносказательно «поздравить задницу с праздником».

– За то, что с врагами Отечества нашего и государыни якшался, а не донес.

– Да как я мог знать, ваше превосходительство?..

– Вот тебе последний шанс, – помолчав, сказал Шешковский. – О чем ты говорил с Воротынским, когда он тебя чуть не заколол? Чего он от тебя домогался?

– Денег, ваше превосходительство!

– Ну, сам виноват. Садись и прими вразумление с надлежащей кротостью… Ступай, Бергман, голубчик. Незачем тебе на это глядеть.

Сыщик прошел суровую жизненную школу. Он зря свою жалость не расходовал. И Фомин в нем сперва жалости не вызвал – Бергман не уважал господ, которые обзаводятся немолодыми любовницами и богатством своим обязаны исключительно мужским достоинствам. Сыщик всякого люду навидался – он знал, что такие, как Денис Фомин, не красавцы, коренастого сложения, среди дам ценятся как мощные жеребцы со всеми жеребячьими статями; что опытные дамы по глазам видят, на что они способны. Однако сейчас Фомин был воистину жалок – как всякий, чье мужество заключается лишь в известных телесных частях.

Он захотел было как-то подсказать Фомину, что после разговора с ним Воротынский был убит – и есть подозрение, что именно из-за этого разговора. А как это сделать – не знал.

И он попросту вышел. И дверь за собой притворил. И вторую притворил. А двери дубовые, тяжелые – за ними ничего не слышно.

У Бергмана и без Фомина забот хватало. Одна из них называлась «Бротар».

Когда сыщик, выдержав нелегкий разговор с Шешковским, был возвращен в полицию, одной из главнейших его задач было расследование: кто из подозрительных иностранцев мог бы быть в сношениях с неуловимым Фрелоном или его людьми. Были опрошены все осведомители, были взяты под присмотр чуть ли не все шулера и жулики, чуть ли не все домашние наставники, бывшие в своем отечестве конюхами и лакеями. Это была работа изматывающая, но необходимая. К счастью, Шешковский имел немало осведомителей, которые его не подводили, Бергман восстановил старые связи, и несколько раз уж мерещилось, что вот-вот удастся схватить Шершня за хвост. Но это были ошибочные домыслы.

Поблизости от фехтовального зала Бальтазара Фишера он не появлялся, а Нечаева два раза блистательно проворонили, и это даже вызвало у Бергмана нечто вроде уважения – ишь как ловко сей господин уходит от присмотра. На деле же Мишка и не подозревал, что за ним следят. Это Фортуна его берегла, посмеиваясь, ибо готовила довольно крупную пакость. И Бергман был прав – Нечаев действительно встречался с французами.