Книга Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин

Р. Роллан в 1933 г. закончил роман «Очарованная душа», в котором «говорит о социализме как средстве освобождения духа. Капитализм такого освобождения обеспечить не может, так, может быть, социализм? Ведь социализм в Европе будет не совсем таким, как в СССР. Привить Европе советскую культуру без коммунистической диктатуры, восточные духовные поиски без азиатской отсталости — это ли не путь к новому обществу свободного духа?»{954} Подобные настроения, по мнению Дж. Оруэлла, приобретали все большую популярность в Европе: «В последние годы в силу порожденных войной социальных трений, недовольства наглядной неэффективностью капитализма старого образца и восхищения Советской Россией общественное мнение значительно качнулось влево»{955}. В Англии же, среди интеллигенции, отмечал Оруэлл, «на протяжении десятка последних лет складывается стойкая тенденция к неистовому националистическому обожанию какой-либо чужой страны, чаще всего — Советской России»{956}.

Детищем русского большевизма стало торжество социалистических идей, приведших к социалистическим революциям 1920–1930 гг. в Германии, Англии, Франции, США, Швеции, Норвегии… Ведь двигало властными кругами последних не появившееся вдруг ниоткуда чувство справедливости, не проснувшееся внезапно, ни с того ни с сего чувство любви к ближнему или человеческой морали. Как замечал по этому поводу Дж. Кейнс: «Призвать лондонский Сити к социальному действию во имя общественного блага — это все равно, что шестьдесят лет назад обсуждать «Происхождение видов» с епископом»{957}. Известный общественный деятель Ф. Дуглас, бывший раб, бежавший с Юга, в 1848 г. лишь констатировал объективную данность: власть имущие ничего не уступают без боя, без компенсаций. Никогда не уступали и никогда не уступят{958}.

Силой, толкнувшей их на социальные преобразования, на социальные революции сверху, было самое сильное чувство — страх, страх перед примером Русской революции. Состояния западного общества в 1919 г. передавал Дж. Кейнс: «В Европе мы сталкиваемся со зрелищем исключительной слабости класса капиталистов, сложившегося благодаря промышленному прорыву XIX века и казавшегося всемогущим всего несколько лет назад. Страх и робость этого класса сейчас столь велики, а их уверенность в собственном положении в обществе и собственной необходимости в социальном организме уменьшились настолько, что они стали легкой мишенью для устрашения. В Англии это было немыслимо 25 лет назад (так же, как это немыслимо и сейчас в США). Тогда капиталисты верили в себя, в свою ценность для общества, в оправданность их богатого существования и неограниченного применения их силы. Теперь их бросает в дрожь от каждого выпада …»{959}.

Но «промышленный прорыв» только создал условия, для страха, для того, чтобы он возник, должна была появиться соответствующая общественная нравственная сила. Мало того, она должна была получить всеобщее признание и легитимность. Именно это и сделала Русская революция.

Запад был бессилен подавить большевизм и Русскую революцию, и не потому, что у него не хватало для этого сил, а потому, что подавлять необходимо было не людей, а новые идеи социальной справедливости, которые они несли и которые были страстно востребованы самим западным обществом. Ллойд-Джордж в то время отмечал: «Вся Европа насыщена духом революции… Повсюду среди рабочих царит не просто дух недовольства, но дух гнева и даже открытого возмущения против довоенных условий. Народные массы всей Европы, от края до края, подвергают сомнению весь существующий порядок, все нынешнее политическое, социальное и экономическое устройство общества»{960}.

Не случайно борьба с большевизмом приобрела парадоксальный характер — для того чтобы победить большевизм, провозглашали его противники, необходимо воплотить его идеи сверху, не дожидаясь, пока это будет сделано снизу. Так, президент США В. Вильсон призывал: «Мы будем… лечить мир, охваченный духом восстания против крупного капитала… Справедливый мир и лучший порядок необходимы для борьбы против большевизма»{961}. Спустя 20 лет другой президент Ф. Рузвельт, проводя радикальные социалистические реформы, будет объяснять свои преобразования словами: «Я борюсь с коммунизмом… Я хочу спасти нашу капиталистическую систему»{962}. Непримиримый противник большевизма Дж. Спарго в своей нашумевшей книге «Большевизм. Враг политической и индустриальной демократии» утверждал: «Лучшее, что может быть сделано — это не попытки утопить его в крови, а мужественное и последовательное уничтожение социального угнетения, нищеты и рабства, которые доводят людей до душевного отчаяния, приводящего людей к большевизму»{963}. Другими словами, если бы не большевизм, то социальное угнетение, нищета и рабство до сих пор являлись бы фундаментальными основами политической и индустриальной демократии, если бы она еще вообще существовала.

Наивно считать большевиков идеалом, его в принципе не существует. Развитие общества происходит под воздействием разнонаправленных уравновешивающих друг друга сил. Русский философ Розанов по этому поводу замечал: «Жизнь происходит от неустойчивых равновесий. Если бы равновесия были устойчивы, не было бы и жизни»{964}. И большевики были не идеалом, а адекватной силой, направленной против тупой и беспощадной силы дикого капитализма образца XIX в., ради своих корыстных интересов, готовой уничтожить и поработить все, что стоит у нее на пути. Именно столкновение этих двух противонаправленных сил породило равнодействующую силу, изменившую ход истории и создавшую современный социальноориентированный демократический мир. Без русской большевистской альтернативы Запад уже давно бы истребил друг друга в войнах за передел мира или установил такую диктатуру, перед которой побледнели бы даже ужасы будущего нарисованные Беллами, Беллоком или Оруэллом.

* * *

Ответной реакцией на Русскую революцию стало не только утверждение в мире социалистических идей, но и фашизма. В. Шубарт констатируя данный факт, повторял вслед за Н. Бердяевым: «Без большевизма его никогда бы не было. Именно большевизм вызвал его, как акт самозащиты. Фашизм — детище большевизма, его внебрачный ребенок…»{965}. Причина этого, по мнению П. Друкера, крылась в том, что «полный крах веры в достижимость свободы и равенства по Марксу, вынудил Россию избрать путь построения тоталитарного, запретительного, неэкономического общества, общества несвободы и неравенства, по которому шла Германия… Фашизм — это стадия, которая наступает, когда коммунизм доказал свою иллюзорность, как это произошло в сталинской России и в догитлеровской Германии»{966}. По мнению У. Черчилля, фашизм — «это тень или уродливое дитя коммунизма»{967}.