Книга Перстень царя Соломона - Валерий Елманов

– Оно и правильно,- кивнул десятник, негромко добавив вслед: – Вишь ты, хошь и зверь-кровопивец, а все ж таки вспоминает порой, что хрещеный,- И, повернувшись к телеге, властно окликнул молодого и ретивого от избытка сил стрельца, уже ухватившего юродивого за плечо: – Слышь, Калина, не замай божьего человека. Сам Григорий Лукьянович дозволил. Пущай к покаянию зовет. Авось докличется до души заблудшей.

– Покайся, покайся, несчастный, и царь тебя помилует! – с новой силой завопил юродивый, очевидно вдохновившись такой поддержкой со стороны властей.

Висковатый, к кому были обращены эти слова, в ответ усмехнулся и, свесившись с телеги, устало заметил:

– Не в чем мне каяться, юрод. Нет моей вины в тех деяниях, кои мне в упрек ставят. Не звал я ворогов на Русь'.

– Гордыня, гордыня это в тебе говорит. Не слушайся ее, боярин. Вспомни, что рек тебе фрязин, православную веру приявший,- подвывал юродивый.

Глаза Висковатого удивленно блеснули. Конечно же он помнил разговоры с синьором Константино, помнил и как тот предупреждал его, можно сказать, предрекал, что будет, если царский печатник поступит по-своему, вопреки здравому смыслу… Но откуда этот юрод знает… Погоди-погоди. Показалось ему или и впрямь?..

Он прищурился, пристально вглядываясь в лицо – знакомое и в то же время незнакомое.

– Откуда?! – только и выдохнул он.

– Богу все известно! – зычно выкрикнул юродивый, поднял руку с двумя вознесенными перстами, победоносно потряс ею и торжествующе оглядел стрельцов,- Все! – громогласно повторил он.- Бог зрит, что ты не полностью погряз во грехе, и сызнова шлет тебе слово свое: покайся и очистишься.

Вторая рука Мавродия меж тем скользнула к губам, словно желая вытереть их, но вместо этого на одно-единственное мгновение воровато приложила к ним палец. При этом блаженный хитро подмигнул узнику.

– Поведай о грехах своих, очисть душу пред Страшным судом! – с новой силой заорал юродивый и радостно возопил: – Услышала мой глас душенька его, услышала! И впрямь покаяться решила! – И тут же последовала решительная команда стрельцу, шедшему в двух шагах сзади: – Ну-ка, отойди, добрый человек. Али не ведаешь о таинстве исповеди?

Стрелец заколебался, не зная, как поступить, но тут юродивого вновь поддержал десятник:

– Отыди, отыди, Калина. Исповедь – дело святое. Опять же и Григорий Лукьянович дозволил, так что неча тут прыть попусту выказывать.

– Допрежь того, яко откроешь мне душу свою, дай длань на главу тебе положу да очистную молитву зачту.- Во как я загнул.

Нуда, я. Прошу любить и жаловать – новоиспеченный юродивый Мавродий по прозвищу Вещун. Третий день пребываю в этом имени и этих лохмотьях. Входя в образ, ночевал я тоже, как подобает настоящим блаженным, на паперти небольшой деревянной церквушки Святой Татьяны, располагавшейся на Великой улице в Китай-городе. Правда, рано поутру был изгнан с нее нищей братией – завсегдатаями этого места. Изгнан, но не разоблачен, после чего, сделав вывод, что маскарадный костюм выглядит вполне прилично и роль мне удается, рванул к Тимофеевской башне Кремля, куда должны были привезти из Александровой слободы обвиняемых в измене новгородцев и уличенных в сговоре с ними москвичей. Повидаться с Висковатым, правда, не получилось, зато я изрядно поработал на свою рекламу, оправдывая прозвище.

Между прочим, я предсказал не только день казни, но и еще кое-чего. Вначале мне удалось незаметно подкинуть копейку-новгородку в сапог стрельца. Спустя полчаса я невинным тоном попросил у него Христа ради на пропитание. Когда тот развел руками, я сокрушенно попрекнул его в том, что он зажал серебрецо, запрятав его за голенище, да только со мной у него это не пройдет, ибо мне дано «зрить человеков наскрозь». После того как стрелец, разувшись, действительно нашел в сапоге монетку, мною заинтересовались остальные, и можно было начинать пророчествовать.

Напустить туману в слова, чтобы они трактовались двояко,- пара пустяков. Для этого надо произнести, образно говоря, известную фразу «казнить нельзя помиловать», но без запятых, а уж тот, к кому она относится, пусть сам думает, где поставить знак препинания. Думаю, пример понятен.

Гораздо неприятнее было торчать на солнцепеке в драном рубище да еще пытаться не обращать внимания на рой мух, которые так и вились вокруг меня, почуяв запах свежей крови, которой я старательно промазал обнаженную грудь в тех местах, где ее перекрещивали цепи. Все та же кровь, раздобытая на скотном ряду и смешанная пополам с грязью, надежно закрывала мои руки и босые ноги. Пригодились и изрядно отросшие волосы, которые я низко-низко опустил на самые глаза, надежно зафиксировав каким-то убоищем, по недоразумению именуемым головным убором. Медный здоровенный крест, свисающий с тощей шеи, венчал мое живописное убранство.

– Во имя Отца и Сына и Святага Духа,- громко начал я свою «очистительную молитву», постепенно понижая голос и переходя на невнятное бормотание.

А как иначе, если я в этих молитвах ни в зуб ногой, тем более что здесь они произносились только на церковнославянском, а это, доложу я вам, такая штука, которая существенно отличается от современного языка (только и общего, что упоминание Христа, если оно там присутствует, да еще финальное «аминь»), ну в точности как старый побитый «запорожец» от новенького «мерседеса». У них ведь тоже общее лишь одно – гордое название «иномарка». Вот и получается, что без бормотания никак. Заодно между невнятных «шурум-бурум» можно незаметно сунуть и информацию – тоже не услышат.

– Как видишь, и впрямь сбылись все мои пророчества,- с горечью заметил я.

– А как же иначе? Ведь ты Вещун, как я только что слыхал.- И по краешку губ Висковатого неприметным облачком скользнула улыбка.

– А ныне мне веришь ли? – торопливо осведомился я.

– Верю. Ты и впрямь словно вещун. Иной раз мнилось, может, мне тебя господь прислал, чтоб упредить. Яко ангела-хранителя во плоти. Токмо мы – люди грешные, все сами норовим опробовать. Авось и пронесет.

– Тогда вот тебе мое последнее пророчество: покайся,- твердо сказал я,- Покайся – и он тебя простит.

Висковатый растерянно отмахнулся, не поверив своим ушам.

– Бывает, что и пророки ошибаются,- медленно произнес он.

– Бывает,- кивнул я,- Но тут ошибки нет. Нужен ты царю. Очень нужен. Сам посуди, тебя даже не били.

– По лику моему судишь,- усмехнулся он и предложил: – А ты бы на спину поглядел. Места живого не оставили.

– Были бы кости, а мясо нарастет,- возразил я.- Кости же у тебя целы. Думаешь, Малюта вежество свое проявил? Царь повелел. Потому и лик цел, чтоб ты чрез седмицу мог сызнова с иноземными послами говорить, если прощенье получишь.

– За что прощенье-то? За то, что не свершал? – горько осведомился дьяк и терпеливо пояснил, как ребенку: – Пойми, синьор… то есть юрод,- поправился он.- Ежели я покаюсь, то тем всю свою честную службу перечеркну, как и не было ее вовсе. И тогда я уже не я буду, а яко тряпка поганая, навроде твоего рубища. Мне после того одна дорога – в монастырь, ежели я не хочу, чтоб царь об меня сапоги свои вытирал. К тому ж мнится мне, что на сей раз ты промашку дал в своих пророчествах. Все одно – казни предаст. Насладится тем, что сумел-таки в грязь втоптать, а потом…- И непреклонно заметил: – Нет уж. Да и ни к чему оно,- добавил он с какой-то обреченностью.- Устал я чтой-то. Были хлеба, да полегли, были и скирды, да перетрясли, было и масло, да все изгасло, была и кляча, да изъездилась.