Книга Финт - Терри Пратчетт

Финт быстро учился – ведь на улицах приходится схватывать на лету, второго шанса не представится. Поначалу голова у него трещала от языка, состоящего словно бы из пшеницы да коров. Но учению изрядно способствовал крепкий сухой сидр – местные называли его «скрампи»; очень скоро и Финт заговорил как они. Его голова постепенно заполнялась словечками вроде «Мендип», «калужина», «дресва» и «бечь» и образованиями языка, ритмы которого звучали не городским стакатто, но обладали чем-то вроде собственной мелодии. Маскировка бывает разная, размышлял Финт про себя; есть много других способов, кроме как переодеть рубашку или перекрасить волосы.

Однажды утром, прогуливаясь с Симплисити вдоль реки, Финт обратился к девушке:

– Я до сих пор тебя не спрашивал. Но зачем у тебя с собой была игра «Счастливые семьи»?

Сомерсетский акцент дрогнул и временно сдал позиции, и девушка ответила:

– Мне ее мама подарила; и, понимаешь, мне всегда хотелось иметь что-то свое, когда ничего другого не дано. Я все глядела на карточки и думала: однажды все наладится; а теперь, как мне кажется, так оно и есть, после всех пережитых несчастий.

Девушка лучезарно улыбнулась ему, и от этих ее слов, в сочетании с улыбкой, на сердце у Финта потеплело и тепло распространилось дальше и ниже.

Примерно в это самое время в Лондоне – в месте, где люди говорят так быстро, что прямо не знаешь, куда деньги делись, – некая дама по имени Анджела вышла из кареты в Севен-Дайалз, рядом с каретой тотчас же встали на страже двое дюжих лакеев, а дама поднялась по лестнице и легонько постучалась в дверь мансарды.

Открыл ей Соломон со словами:

– Ммм, ах, мисс Анджела, таки спасибо сердечное, что заглянули. Не выпьете ли зеленого чаю? Боюсь, придется принимать нас такими, какие мы есть; я, конечно, прибрался в наилучшем виде, а на Онана внимания не обращайте; спустя какое-то время запах просто перестаешь замечать, уверяю вас.

Анджела, отсмеявшись, спросила:

– Есть ли какие новости?

– И в самом деле, ммм, я тут как раз письмо получил, – ответствовал Соломон, – и так хорошо написано, прямо глазам не верю, – от Финта, из города Йорка, куда он уехал предаваться горю, потому как не в силах оставаться там, где все напоминает ему о нашей дорогой бедняжке Симплисити.

Анджела взялась за безукоризненно чистую чашку с чаем.

– Ах да, действительно, в Йорк, как это уместно. А часом, не расспрашивал ли о местонахождении Финта еще кто-нибудь?

Соломон бережно наполнил ее чашку:

– А я ведь их из Японии привез, представляете? Сам удивляюсь, что они прожили так же долго, как и я. – Он поднял взгляд и с лицом бесстрастным, как ватерпас, сообщил: – Сэр Роберт любезно прислал двух своих констеблей навестить меня два дня назад, и знаете что? – они таки действительно расспрашивали о местонахождении мистера Финта, так что, конечно же, ммм, мне пришлось рассказать им все, что я знаю, как оно и подобает законопослушному гражданину. – Соломон расплылся в широкой улыбке. – Мне всегда казалось, что невозможно не лгать полицейским; это так полезно для души, да и полицейским тоже на пользу.

Анджела усмехнулась.

– Хотите верьте, хотите нет, мистер Коган, но ведь и я тоже получила весточку от некой персоны, пожелавшей остаться неизвестной, с указанием определенного места в Лондоне и – как увлекательно, правда? – точного времени. Ужасно забавно, вы не находите?

– Да, в самом деле, – отозвался Соломон, – хотя должен признать, я за долгую свою жизнь таких забавностей вкусил с лихвой, так что теперь предпочитаю работать здесь в своих старых ковровых туфлях, и на забавы обыкновенно не отвлекаюсь. Ой-вэй, я совсем позабыл о хороших манерах! У меня ж тут запасены замечательные рисовые пирожки, дорогая моя. Куплены у мистера Чанга, чтоб он был здоров; объеденье, да и только. Пожалуйста, угощайтесь!

Беря с тарелки пирожок, Анджела промолвила:

– Если вы однажды увидитесь с молодым мистером Финтом, будьте так добры передать ему: у меня есть основания полагать, что представители власти хотели бы с ним побеседовать – не потому, что он поступил дурно, а потому, что, как им кажется, он наделен способностью поступать чрезвычайно правильно, причем на благо страны. – Анджела на секунду замялась. – Когда я употребляю слово «представители власти», я разумею персону, облеченную верховной властью.

В кои-то веки Соломон преисполнился неподдельного удивления:

– Говоря «верховная власть», вы имеете в виду?..

– Не Господа Бога, – заверила Анджела, – во всяком случае, насколько мне известно, не Его, но со всей определенностью ту, что идет сразу за Ним – некую даму, в силах которой отчасти облегчить жизнь мистера Финта. И мне думается, если это приглашение будет отклонено, то повторного уже не последует.

– Ммм, в самом деле? Что ж, в таком случае надо бы мне забрать мою визитку у Иакова и отдать ее в чистку, я прав?

Помимо сидра, свежего воздуха, сыра и звезд, молодая пара, подружившаяся со всем Аксбриджем, также весьма пристрастилась к «стенной ягоде»: девушка рассказала, что французы называют их escargot, а в Сомерсете они – улитки, и точка; и пусть только попробуют зваться иначе.

В общем и целом, загадочная пара приятно будоражила любопытство селян, и каждый мог порассказать о них занятную историю-другую и рад был почесать язык на досуге. Почтенная особа, обычно украшавшая цветами церковь, видала, как на тропинке у реки эти двое играли с детворой в игру под названием «Счастливые семьи». А какой-то фермер клялся и божился, что своими глазами видал, как они сидели верхом на заборе и девушка учила паренька читать – по крайней мере, так казалось со стороны, и поправляла ему произношение, и все такое, прям как школьная учительница. Но, уверял фермер, пареньку это занятие явно нравилось; а один из фермеровых приятелей сообщил завсегдатаям паба, что каждой ночью паренек-де лежит на теплой травке да любуется звездами. «Бедняга прям как будто звезд отродясь не видел!» – удивлялся рассказчик.

Но вот настал последний день, молодые люди со всеми распрощались, и один из их новых друзей, владелец брички, запряженной пони, отвез их обратно к пабу в Старе. По дороге он сделал небольшой крюк, чтобы показать им поле, на котором торчал стоячий камень: иные (не исключено, что большие любители сидра) рассказывали, будто иногда ночами этот камень оживает и отплясывает на поле веселый танец.

Вдосталь налюбовавшись камнем – а вдруг он таки спляшет джигу специально для приезжих, – Финт обратился к своей девушке с безупречно-пасторальными интонациями Сомерсетшира:

– Небось пора езжать, девонька моя.

А она, солнечно улыбаясь, ответствовала:

– И куды ж ехать-ить, друх сердешный?

– Дык в Ланнон, – улыбнулся Финт.

– Бают, там народ уж больно чудной, не чета нашенским.

И она поцеловала его, а он – ее, и с интонациями скорее «Ланнона», сиречь Лондона, нежели Сомерсета, он промолвил: