Книга Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Между отчаянием и блаженством простирается громадный пустырь. Надежда робко засевает здесь зеленеющую тропу, узкую в начале, но становящуюся все шире и просторнее, пока, наконец, тропа не разовьется в цветущую, вечнозеленую луговину, в настоящий рай земных наслаждений. Постепенность проявлений надежды нескончаема; она что ни час меняется и в виде своем, и в объеме; так чутка бывает она ко всем изменениям атмосферы. Все люди питают надежду, но не найдется в мире и двух человек, обладающих одинаковым капиталом надежд и упований. Иной считает себя миллионером в деле надежд, другой скупо высчитывает свои копейки. Иной рассчитывает фонды свои с получкой ста процентов на единицу, другой извлекает из сотни едва полушку прибыли. Процентом или прибылью надежды бывает доставляемое ей наслаждение, но так как случаются капиталы, не способные вовсе доставлять процентов, так бывает и надежда, не доставляющая наслаждений, потому что на крылья их наложено судьбою слишком много гирь и тяжестей. Обладателю подобных надежд приходится пожирать капитал свой, измеряя его затребованиями голода и скупыми расчетами скудных средств. Затратив, таким образом, личный капитал свой, человек бывает вынужден прибегать к милосердию людей, весьма щедрых на подавание надежд. В этом отношении все бывают мягкосердечны и милостивы; все спешат поделиться своей лептой в пользу ближнего. Если же вам противны посох и сума нищего, то идите, продайте последнее одеяние ваше и купите себе сладостное достояние надежд. Лавок, где продаются надежды, нескончаемое множество, и нет недостатка в ростовщиках, способных снабжать ими, развешивая их на фунты, на унции, на граны; надежды размеряются и по карману покупающего, и по качеству продаваемого товара, и по стоимости его на рынки общественного доверия. Но этого мало:

гнусные продавцы надежд не только богатеют низкой торговлей своей, но еще и подделывают доброкачественность продаваемого ими товара, надувая легковерных покупателей. Проклятие на них и на их головы!

Когда же человек уже лишен возможности купить себе запас надежд, или когда он не хочет унизить себя до подобных сделок, тогда он готов на самоубийство. Можно существовать без наслаждений, можно продолжать жизнь и посреди страданий, но чтобы жизнь была терпима, человеку необходимо иметь в руках вексель на будущие радости, вексель хотя бы на полушку, хотя бы подложный и обманчивый. Этим векселем становится для нас надежда.

Надежда бывает противоядием для всех страданий; она служит целительным бальзамом для всех язв нравственного мира. Только бы добыл себе человек запасной капиталец надежд – и жизнь становится ему не в тягость. Множество людей считают себя богатыми, сохраняя в шкатулках пуки векселей, могущих, однако, потерять всякую стоимость, по несчастию или по неверности банкиров; точно так же многие из нас считают себя счастливыми, когда в руках их – много векселей, много бумаг, запечатанных печатью надежд на грядущее обилие наслаждений. Мы умираем счастливыми и с улыбкой на устах, хотя бы во всем продолжении жизни и не успели превратить в звонкую монету ни одной из мнимых этих ценностей. Некоторые экономисты проповедуют во всеуслышание недоверие к бумагам и вексельным счетам, советуя употреблять фонды на покупку недвижимых имуществ, а не бумажных ценностей; я же предполагаю, что, при невозможности добыть себе звонкой монеты, лучше уж утешать себя бумажками, хотя бы и неоплатными. Работают же негоцианты на средства занятого ими капитала, почему же и не жить людям, пробавляясь в жизни капиталом надежд, хотя бы и несбыточных? Чтобы вступить в жизненный театр, необходимо иметь в руках что-либо для умилостивления или удостоверения привратника, указывающего место людям, толпящимся у дверей. Привратнику этому можно предъявлять и аттестат на гениальность, и подложный на нее диплом, и мешок с золотом, и банковский билет колоссальной стоимости. Надежда – банкир весьма неблагонадежный, но, наряжаясь в пышные одеяния поэзии и подвергнувшись хирургическо-пластическим операциям фантазии, она может сойти за величавую владычицу банкирского мира. Мне случалось видеть, как смелый шарлатан проходил на первые места при помощи собственной изобретательности. Нетерпеливо продежурив у дверей жизненного сценария, он решался, наконец, ударить привратника, из глаз которого посыпались при этом искры. «Проходите! Проходите!» – забормотал он, кланяясь чуть не до земли. Ослепленный ударом он принял искры за рассыпавшееся перед ним золото; золоту же он привык показывать первейшее из лучших театральных мест. Ежели неправдоподобной кажется такая глупость моего привратника, то люди поверят мне на слово, когда узнают, что лицо, которому доверены распределение мест и иерархия власти, называется «общественным мнением». Не могу сказать с достоверностью, на чью долю выпадает более надежд – на долю мужчины или женщины. Будучи подвержена большей мере земных скорбей, женщина, казалось, имела бы большее право и на избыток надежд. Но самое право – вовсе не вексель на предъявителя, уплачиваемый везде и во всякое время, хотя и подписан он богатейшим из банкиров и хотя стоит на нем поручительство религий и нравственности. Единственные правовые векселя, всегда и везде подлежащие уплате, – это векселя, визированные могуществом и силой.

Человеку свойственно надеяться во все времена жизни, но в особенности люди бывают склонны к надежде во времена ранней юности. Абсолютное недоверие не исключает, однако, надежду из сердца человеческого; по теории, это похоже на парадокс, на деле, однако же, это оказывается несомненно существующим фактом.

Человеку свойственно надеяться во всех странах мира; люди всегда надеялись до сих пор и вечно будут надеяться, так как надежда для жизни человеческой столь же необходима, как еда, питье или самый воздух.

В некоторых случаях выражение надежды ложится на лицо человека весьма определенными чертами, меж тем как в других случаях она оставляет мало следов на внешности. Наслаждения, происходящие от второй из богословских добродетелей, горят иной раз медленным и неярким пламенем, иногда же она выбрасывает, наоборот, жгучие и блестящие искры. В этом последнем случае присутствие надежды, в сердце человека озаряет лицо его резко определившимся выражением. Самым характерным признаком надежды, или скорее упования, бывает взгляд, обращенный на небо, и все выражение лица, проникнутое святой уверенностью и полное таинственного восторга. Обычное выражение упования не может быть обманчиво. Очи, возведенные к небу, указывают на возвышенность пожеланий, всецело устремленных к невидимым странам, открываемым для нас верой, остальные же черты лица выражают трепетную радость и скорбь, уже сменяемую ожиданием грядущих наслаждений; словом, все лицо носит верный отпечаток испытываемого человеком сердечного чувства.

Выражение этого чувства на физиономии изменяется смотря по цели, к которой бывают устремлены желания в зависимости от человека. Надежда иной раз придает нежно-розовый колорит наслаждениям иного чувства. Так юноша, останавливаясь перед изображением великого человека или его памятником, сосредоточивается умом, краснея при мысли, что и ему, быть может, достанутся такие же лавры, и такой же мрамор станет со временем подножием его изваяния. Друг, сидя близ кровати больного друга, жадно впивается в черты лица пришедшего медика, стараясь прочесть в них приговор, более или менее благоприятный, и, успокоенный взглядом или словом, обещающим помощь и выздоровление, начинает надеяться и дышать радостнее и свободнее. Проявление радости на лицах обоих юношей должно быть весьма различно. В первом случае славолюбие затрепетало надеждой на удовлетворение, во втором заколебалась таким же образом затронутая надеждой струна дружбы. Одинаково случайно вызваны были оба выражения аффекта, и отразился он в обоих случаях на юношеских лицах.