Книга Ордер на смерть - Алексей Грачев

Вдовину, особенно после всех его житейских неудач, тоже было приятно, что кто-то о нем заботится, готов слушать его рассуждения о чем угодно, кто-то его накормит и спать уложит. До тех пор, пока Артур его не похитил, Николай Степанович старался хотя бы чем-то отблагодарить хозяйку этой квартиры за стол и кров, которыми пользовался бесплатно… А что он умел? Да многое! Например, сломанный шкаф починил, ножи наточил, ванну отмыл с помощью пищевой соды, укрепил разболтанный дверной замок, помог хозяйке и полы всюду вымыть, и пыль стереть.

Она не могла нарадоваться — вот что такое мужик в доме! Спал он на диване, в той комнате, что была поменьше. Там даже телевизора не было, только радио. Причем радио болтало и пело весь день напролет. Как-то он его выключил, и Игнатьевна немедленно пришла к нему из кухни, где, по обыкновению, проводила большую часть времени. Пришла и задумчиво так улыбнулась:

— А, это ты выключил? Ну, тогда пущай. А оно у меня зачем болтает, знаешь? Чтобы не так одиноко было старой дуре!

— Что ж ты наговариваешь на себя, Игнатьевна? — возразил Вдовин. — Ты не дура и не старая. Хочешь, опять включу?

— Да не надо теперь, — сказала хозяйка. — Теперь я и с тобой поговорить всегда могу… Пошли картошку почистим, а?

Вдовину даже жалко ее стало — это как же одиноко должно быть человеку, если он вот так радио включает, чтобы хоть чьи-то голоса в квартире звучали? Он чистил картошку, а сам поглядывал на Игнатьевну… Ну, допустим, все у него получится, заберет он деньги, целый чемодан, уедет из Москвы. А она как же? С ней что будет?.. И решил: если дело выгорит, помочь с деньгами трем людям точно надо: Белому, Игнатьевне и Ярцеву-корреспонденту, с которым он как-то сдружился за последнее время. А не уезжать тоже было нельзя, думал он тогда, ждет его, наверное, до сих пор его дорогая краля, красавица, на целых пятнадцать лет его младше! К ней вот так, как сейчас, без денег и без паспорта, конечно, не заявишься — не поймет. А с деньгами — совсем другой коленкор! Может, что у них и получится еще?..

Вдовин тяжело вздохнул… Теперь эти мечты, похоже, окончательно рухнули. Как был он в последнее время бомжем, так им и остался. Что ж, значит, судьба у него такая горемычная!

— Что, больно? — спросила Игнатьевна, стянувшая широкие бинты на волосатой груди Николая Степановича. — А то я уж закончила, сейчас приберусь быстренько, да и покурим.

— Спасибо, Марьюшка, — вдруг сказал Вдовин. Как-то само собой вырвалось.

Игнатьевна вздрогнула и замерла на месте…

— Меня так только муж покойный, царство ему небесное, да наш Тарасыч называли, — выговорила она наконец. — А теперь вот ты.

— Извини, если боль причинил. Ну, не буду так называть.

— Наоборот, что ты! — оживилась Игнатьевна. — Называй! А то я совсем себя в старухи записала, понимаешь? Называй!

— Ну хорошо, — согласился Вдовин и поднялся с табурета.

Игнатьевна взяла совок, смела с крашеного пола обрезки бинтов и выбросила их в помойное ведро. Сказала:

— Ну а я тебя Колей буду называть. Ты ведь помоложе меня будешь, кстати… Пошли перекурим на кухню, расскажешь мне, что тебя томит, от чего вздыхаешь так тяжело.

На кухне уселись у раскрытого во двор окошка, закурили «Беломор». Вдовин подумал: с чего бы начать? Кашлянул. Потом стал рассказывать, время от времени поглядывая на Игнатьевну:

— Испорченный я человек, Марьюшка, — вот что меня самого злит! Испорченный и недоверчивый. Ожесточился за долгую свою жизнь. Всегда хотелось ее прожить поярче, покрасивее, что ли! Сама видишь, что в итоге получилось — ни кола ни двора, ни рубля сбережений. Все, что имел, промотал, все лучшее оставил в далеком прошлом. А имел немало! И таланты у меня были — как же? Но я — ты, Марьюшка, не поверишь в это! — не любил работать никогда, стремился отлынивать от строек этих всесоюзных, и это у меня всегда получалось почему-то. Тунеядцем я, конечно, не был, но то, чем я занимался, не назовешь полезным делом. Ты должна знать, что во все времена в обществе было полно людей… Ох, спина болит как!.. Людей, которые зарабатывали себе на хлеб с маслицем не ударной работой, а игрой. Игрой на бильярде, например. Помнишь фильм с Высоцким, «Место встречи изменить нельзя»? Вот-вот! И до сих пор существует определенная прослойка людей, которая ворочает большими деньгами, числится где-нибудь, а сама занимается только игрой. Я это точно знаю! Ты вот меня пустила в дом — спасибо огромное, я таких вещей не забываю. Отблагодарю при первой же возможности. Но что ты знаешь обо мне? Только не пугайся: никаких сенсаций с моей стороны не будет. Но ты не знаешь, что я карточной игрой всю жизнь промышлял… Не знаешь ведь? Да мне и самому стыдно теперь об этом говорить. Чем тут гордиться? Я после войны — пусть не сразу, но начал такими деньжищами ворочать, что держись! И органы меня не брали, потому что я делал все по-хитрому: выиграл — промотал, опять выиграл — опять промотал, но все в одиночку. Ни с какими уголовниками не связывался, а если они наезжали на меня — откупался. Ты, конечно, скажешь — недостойно все это бывшего сына полка, сам на себя поклеп возвожу. Ничего подобного — было, все было! Тихушничал, греб всю дорогу под себя, жадничал. Сладкой жизни хотелось, понимаешь? После голодного детства-то…

— Ну, это не порок, — вставила Игнатьевна, — кто ж ее не хочет — сладкой жизни? Ты, Коля, лучше скажи мне как на духу: людям зла ты не делал? Обижал ты людей невинных или нет?

— Старался не обижать… — Вдовин, нервничая, затушил окурок и сразу закурил новую папиросу.

Игнатьевна — тоже.

— Ну, тогда не так все страшно! — утешала она Вдовина. — Наоборот, ты гордиться можешь, что государство наше вокруг пальца сумел обвести. А ведь и поумнее нас с тобой люди в такую мясорубку попадали, что не приведи Господь! Не горюй!

— Да я про то, что эта моя привычка думать только о своих удовольствиях меня вконец развратила — вот о чем я, Марьюшка, говорю. Теперь самое время сказать, почему меня этот жуткий тип, Артур, похитил и пытал. Неудобно говорить даже… Все дело в том, что я работал, получается, на него. И мне от камеры хранения в руки жетон попал. От чемодана с огромными деньгами! Так я нет чтоб в милицию жетон снести или хоть Андрюшке-корреспонденту сообщить, что эта штуковина у меня, — я, Марьюшка, подло смолчал. А сказать тебе — почему?

— Чаю хочешь? — перебила его Игнатьевна. И, не дожидаясь ответа, налила в большие чашки крепкого ароматного чаю с шиповником. — Хорошо, что ты об этом говоришь. Значит, совесть еще не потерял, раз мучаешься… ну? Так почему смолчал, Коль?

— Да вот… — прихлебывая чай, продолжал каяться Вдовин. — Ты знаешь, дела у меня сейчас плохие, из рук вон даже. Ни паспорта, ни трудовой, ни жилья, ни работы — так? И отказала моя совесть мне, в тот самый момент отказала, как я с пола жетон этот поднял. Решил — попробуй меня понять! — все разом изменить. Размечтался, олух! Думал: тайком возьму чемоданчик — никто ведь ничего не узнает. И мотану себе подалее от Москвы, прославленного города-героя, туда, где жизнь дешевле… Видишь, какой я испорченный? А ты еще и того не знаешь, что у меня на Севере подруга есть. Когда-то в Сочи я полетел — деньги проматывать, как раз выиграл тогда много. И встретил я там королеву красоты. А мужик я в те годы был видный…