Книга Маленькие дети - Том Перротта

— Скажи мне только одну вещь, — начала Кэти. — Ты любишь ее?

— Не знаю. Я сам пытаюсь это понять.

Она засмеялась, что показалось Тодду не совсем уместным.

— Когда поймешь, не забудь сообщить мне, хорошо?

— Это не смешно, — пробормотал он.

— Да, конечно. Извини, забыла.

Они зарегистрировались в отеле, а потом гуляли и купались, а на закате обедали на открытой террасе, выходящей на озеро. Все это было так приятно и мирно, так похоже на счастливый выходной день, о котором они оба долго мечтали, что Тодду несколько раз пришлось напомнить себе, что он от нее уходит и что их брак доживает последние дни. За обедом он выпил всего один бокал вина и отказался попробовать кусочек ее шоколадного торта, будто не имел больше на это права. Перед тем как ложиться спать, Кэти спросила, не хочет ли он полюбоваться на ее новое белье, купленное специально для этого случая, и Тодд сказал, что, пожалуй, не стоит.

— Ты уверен? По-моему, просто глупо ехать так далеко, чтобы не заниматься любовью.

— Я немного устал, — объяснил он.

— Ну хорошо. — Кэти сделала вид, что ей это безразлично. — Как хочешь.

Он сдался, однако, утром в субботу, когда она разбудила его долгим, влажным поцелуем и, не дав до конца проснуться, взяла его за руку и направила ее себе между бедер. Пока Тодд еще не успел вспомнить, почему ему надо сопротивляться, Кэти оседлала его безвольно распластанное тело и улыбнулась ему сверху, торжествующе и немного виновато.

— Совсем недурно, правда? — прошептала она.

— Недурно, — согласился Тодд.

На самом деле это было больше чем недурно — это было великолепно: рог изобилия, извергающий удовольствия, блестящее попурри из всех известных Кэти постельных хитов, словно исполненное для того, чтобы наглядно продемонстрировать ему, от чего он так неосмотрительно собирается отказаться. Впечатление, однако, немного портило иногда проскальзывающее по лицу Кэти выражение самодовольной уверенности в своей сексуальной власти, которое вызывало у Тодда невольный протест и даже обиду за Сару с ее пылкостью и какой-то подростковой неловкостью, будто весь ее сексуальный опыт состоял из обрывков разговоров, подслушанных на школьном дворе и полузабытых постельных сцен из неприличных книг.

Когда все закончилось, в комнате на несколько минут повисло тяжелое молчание. Тодд печально смотрел в потолок и пытался осознать тот факт, что для них с Кэти все уже кончено и, скорее всего, они последний раз занимались любовью. Словно подслушав его мысли, она перевернулась на бок и изо всех сил больно ущипнула за руку.

— Дрянь!

— Что? — переспросил Тодд, незаметно потирая руку.

— Думаешь, мне никогда не хотелось завести приятный летний романчик? Думаешь, мне не хочется валяться у бассейна и держаться за руки с каким-нибудь симпатичным парнем, с которым я только вчера познакомилась? Так почему получилось, что всем этим занимаешься ты, а я целыми днями торчу в вонючем госпитале для инвалидов и слушаю истории о том, как они потеряли руки и ноги?

— Я думал, тебе нравится твоя работа.

— А какое значение имеет, нравится она мне или нет? У меня что, есть выбор? Мне все равно придется ее делать, пока у тебя не появится идеи получше.

Тодд не знал, что на это ответить. У него не было идеи получше. У него был только огромный долг перед Кэти, который он никогда не сможет ей выплатить. Тем более сейчас, когда он вот-вот объявит себя банкротом.

— Это не летний романчик, — пробормотал он скорее себе, чем жене.

Кэти расхохоталась, будто получала от всего этого удовольствие.

— Только позволь напомнить тебе одну вещь, — отсмеявшись, сказала она. — Лето уже почти кончилось, если ты сам еще не заметил.

* * *

Ларри Мун подходил к дому сорок четыре по Блуберри-Корт, чувствуя во рту неприятный кислый вкус. Ему делалось дурно при одной только мысли о том, что сейчас предстоит. Если бы Ларри вдруг придумал способ, как этого избежать и при этом продолжать жить в мире с самим собой, он стал бы счастливым человеком.

Но другого способа не существовало. Один раз ему уже пришлось пережить подобное после выстрела в Антуана Харриса, и он хорошо усвоил тот страшный урок. Наверное, даже самым близким друзьям Ларри было бы нелегко в это поверить, но в глубине души он никогда по-настоящему не жалел, что нажал в тот день на курок. Он, разумеется, совершил трагическую ошибку, но даже на краю могилы твердо сказал бы, что совершил ее честно. Он видел тогда мужчину с ружьем, а не мальчика с пластмассовой игрушкой, и поступил соответственно — так же, как поступил бы на его месте любой коп. И сколько бы раз Ларри заново ни прокручивал в голове это событие, он не находил способа избежать рокового выстрела. Для этого на его месте должен бы был оказаться совершенно другой человек.

Но вот извиниться потом он был обязан. Он мог бы наплевать на советы адвоката, прийти к родителям мальчика и рассказать Ронолде Харрис, как он скорбит о ее страшной потере и как сожалеет о том, что стал ее причиной. Возможно, она захлопнула бы дверь перед его носом, или назвала его расистом, или даже плюнула бы ему в лицо — ну и что с того? По крайней мере, он попытался бы, а это все-таки лучше, чем хранить молчание и вести себя так, будто смерть мальчика ничего для него не значит и он беспокоится только о спасении собственной шкуры.

Но тем не менее просить прощения у Ронолды Харрис — это одно, а у Ронни Макгорви — совсем другое. Ронолда была ни в чем не повинной женщиной, которой он принес безысходное горе. А Ронни — это Ронни, мерзкий извращенец, втянувший мать в свои гнусные проблемы, не имеющие к ней никакого отношения. Если бы не он, у Ларри не было бы причин стоять с мегафоном перед домом несчастной старухи.

«Это ты убил свою мать, ты, а не я!» — хотелось крикнуть ему.

Но Ларри знал, что этот путь ведет в тупик, и твердо решил, что не позволит себе перекладывать вину и заниматься самооправданием. Пусть Ронни сам разбирается со своей совестью, если она у него имеется, а Ларри готов отвечать за ту роль, которую он, несомненно, сыграл в смерти миссис Макгорви.

Он нажал на звонок и внутренне подобрался, готовясь к моменту, когда Ронни откроет дверь. Ларри не собирался жать ему руку и произносить прочувствованные речи. Он собирался только посмотреть извращенцу в глаза и сказать: «Я сожалею о твоей потере». Вот и все, и ни слова больше. А потом развернуться и поехать домой.

Ларри позвонил еще раз, но никто так и не открыл, хотя в окнах на первом этаже горел свет. Будь это любой другой дом, он отправился бы восвояси. Но решение прийти сюда стоило Ларри слишком дорого, и ему даже страшно было думать, что завтра придется пережить все эти мучения еще раз. Он дернул за ручку, и дверь приоткрылась достаточно, чтобы он смог просунуть голову внутрь.

— Ронни! Это Ларри Мун. Я пришел не для того, чтобы ссориться.