Книга Второе убийство Сталина - Елена Прудникова

«Не знаю, может быть, я и не прав, но во мне было столько переживаний, что они должны были находить какой-то выход наружу. Если этот выход был резок и не сдержан в подборе выражений, то его нельзя отнести к разряду клеветы на правительство, этого не было и не могло быть. Она (резкость) относится к крайне раздраженному состоянию, которое вполне объяснимо обстановкой, и странно изображать ее клеветой…» и дальше, дальше все та же жвачка. Это из заявления с просьбой разобраться в его деле.

«Бывают моменты, когда сливаешься с выступающим в единое целое. Такое ощущение было у меня сегодня, когда я слушал Вас. Буду откровенен до конца, Никита Сергеевич! Бывали и бывают моменты, когда я ругаю в душе Вас… Но, слушая Ваши выступления, а особенно сегодняшнее, вся злость пропадает и кроме уважения и восхищения ничего не остается. Ведь верно говорите и замечательно действуете!» Это из письма Хрущеву.

«Создается впечатление, что он (речь идет о Булганине. — Е. П.) чувствует за собой какую-то силу или считает партию настолько глупой, что позволяет себе слишком свободно каламбурить. Номинальный лидер?! Нет, он собирается быть не номинальным лидером, как это видно из его же выступления! Номинальным же лидером (то есть пустышкой) он стал не по своей воле (ибо сие не от него зависело), а по воле партии. Выступление его не искреннее, а смесь фарисейства с трусостью». Это из письма по поводу «антипартийной группы».

А вот подлинное письмо Василия, правда, более раннее, 1940 года, но гарантированно написанное его рукой (тоже выдержка навскидку).

«Люди тут собрались по 1000 и 2000 часов летавшие, почти все орденоносцы. У них очень большой практический опыт. И вполне понятно, что им надоело летать на старье, когда есть новые хорошие машины. Это мне все равно на чем летать, так как у меня этого практического опыта мало. А им, конечно, хочется нового».

А теперь скажите мне: по стилю, по построению фраз, по изложению — похоже, что эти четыре документа написаны одной рукой? Если их прочесть целиком, есть тут и еще одна странность — но об этом потом…

Глава 19

Смена мужей, смена фамилии, смена судьбы (Светлана)

Светлану Аллилуеву знают в основном как автора книги «Двадцать писем к другу» — где она рассказывает о своем детстве и семье Сталина. И тут надо понимать один момент: это ведь не личные мемуары, написанные для себя и полвека пылившиеся в архивах. Книга была написана женщиной, которая «хорошо себя ведет» и не может не сознавать, что находится под надзором. Опубликована она была в Америке, и фирма, устраивавшая ее публикацию, как признает сама Светлана, поддерживала тесные контакты с ЦРУ, да и неужели же американские издатели не уговорили автора немножко отредактировать рукопись — чтобы читателю было интересней? Так что вполне вероятно, что она дважды конъюнктурна — для Хрущева и для Америки. Между тем «Двадцать писем к другу» — основной источник, по которому можно судить о биографии Светланы, других практически не имеется. Ну а теперь, с этой оговоркой, попробуем разобраться в судьбе Светланы, урожденной Сталиной, после 1953 года сменившей фамилию на Аллилуеву, дочь вождя.

…Родилась она любимой и желанной. Даже мать, и та улыбалась, глядя на рыжую, зеленоглазую и веселую толстушку. А уж как любил ее отец…

Из сказок дедушки Никиты:

«Отношения Светланки с отцом складывались сложно. Он любил ее, но выражал свои чувства оскорбительным образом. Он проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу ребенка, позже — девушки, а еще позже — женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства».

Что касается психического расстройства (если оно было) — то воспитание тут вообще ни при чем, неблагополучие по этой части Светлана унаследовала от матери, а — своей матери и передала детям. Про «кошку и мышку» сама она тоже пишет иначе.

«Мама была строга с нами, детьми — неумолима, недоступна. Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами — "воробушка", "мушка". Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое- как успокоил… Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, — он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за "баловство"».

Отец обожал Светланку. Таскал ее на руках, защищал от наказаний, писал ей нежнейшие письма. Он называл ее «Сетанка-хозяйка», а себя — «секретаришка». Эти письма напечатаны бессчетное количество раз, поэтому для примера приведем лишь одно:

«Сетанке-хозяйке. Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Напиши, как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Не хорошо, ты обижаешь папку».

Это была их игра — Светлана писала ему «приказы». «Приказываю взять меня в кино». Раз приказано — брал, что ж поделаешь. «Я на тебя буду жаловаться» — говорила она, если отец чем-то ей не угодил. «Кому же ты будешь жаловаться?» — «Повару».

Девочка была замкнутая, молчаливая, с братом у нее было постоянное глухое соперничество, но с отцом отношения очень нежные. Уже после смерти матери, когда все в доме стало разлаживаться, единственное, что скрепляло их отношения, были обеды. Он приходил, звал ее: «Хозяйка!». Светлана мчалась в столовую, садилась справа от него и сидела, пока не начинали слипаться глаза. Обеды длились долго, за ними, по восточному обычаю, решалось множество дел. Девочка сидела, слушала разговоры взрослых. Иногда, если шли смотреть фильм, он говорил ей: «Веди!», — и она гордо шла впереди процессии членов Политбюро в кинозал. Но чаще, не дождавшись конца обеда, отправлялась спать. Отец, перед тем как уехать, всегда заходил поцеловать девочку — после смерти жены он дома не жил, приходил только обедать, а ночевать уезжал на Ближнюю дачу. В общем, как мог, так и воспитывал, и был ей, право же, не самым плохим отцом на земле. К сожалению, Светлана унаследовала характер от матери — замкнутый, колючий, не прощающий обид. Отец один-единственный раз по-настоящему обидел Светлану, и этой обиды она так и не смогла ему простить.

Сталин, хотя и обрусевший, но в основе своей все равно оставшийся грузином, как и все восточные люди, придавал очень большое значение женской чистоте. Светлана вспоминает, какой разнос он как-то раз ей учинил, заметив, что у дочери юбка выше колен, при том что было ей тогда всего-то лет двенадцать и такие платья носили все окрестные девчонки. И от жены, и от дочери он требовал скромности и целомудрия и в этом смысле не признавал никаких «передовых взглядов». Это надо понимать, перед тем как прочесть историю с Каплером.

Было это уже во время войны, в 1943 году, когда шестнадцатилетняя Светлана иной раз приезжала к брату на дачу в Зубалово. Если бы Сталин знал, что там творится, он бы в жизни этого не позволил, но шла война, и он не видел ничего, кроме служебного кабинета. На этой даче Светлана и познакомилась с Алексеем Каплером, кинорежиссером. Тому было уже около сорока, был он толст и добродушен и едва ли мог считаться красавцем мужчиной, но это был первый мужчина, который ухаживал за девочкой: водил ее в кино, гулял с ней по Москве, даже опубликовал в «Правде» «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда». 18 февраля был день рождения Светланы, и они гуляли по Москве, затем пришли в пустую квартиру возле Курского вокзала, где иногда собирались летчики, целовались там — она сама это описывает. Если бы не охранник, сидевший в соседней комнате, кто бы знает, чем все это кончилось.