Книга Война солдата-зенитчика. От студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941-1942 - Юрий Владимиров

Внезапно пришла мысль выскочить из окопа и окликнуть Ересько, но все же я сдержался и тихо отсидел в укрытии все то время, пока группа не прошла. Между тем по обеим дорогам опять начали разъезжаться отдельные немецкие мотоциклисты и двигаться парами-тройками пехотинцы.

Все только что произошедшее перед моими глазами натолкнуло меня на мысль о том, что, наверное, и мне не избежать плена и что это событие может случиться со мной в любой момент. «Почему же все сдаются, а мне нельзя этого делать?» – спросил я себя. И тут же ответил себе: «Можно, так как после проигранного немцам сражения другого выхода остаться в живых у меня уже не осталось. Выйти из кольца вражеского окружения или отступить куда-нибудь нет никакой возможности. А о том, чтобы предпочесть плену самоубийство, чего от наших воинов требуют воинские уставы, для меня не может быть и речи. Ведь стоит жить дальше хотя бы для того, чтобы увидеть, как и когда закончится эта проклятая война. Надо будет на всякий случай сейчас же начать подготовку к сдаче себя в плен».

«А кому же конкретно сдаваться и при каких обстоятельствах»? – последовал другой вопрос. И ответил: «По-видимому, тем немецким мотоциклистам и пехотинцам, которые сейчас периодически появляются на дорогах и, наверное, будут это делать и в дальнейшем. Хорошо было бы, конечно, сдаваться в составе большой группы военных». (Здесь я уже пожалел, что не сделал это раньше, когда проходили мимо сначала колонна, а потом группа военнопленных.) «Но в крайнем случае придется сдаться одному. А может быть, скоро появится около меня еще одна группа пленных, и тогда моя проблема с пленом будет легко решена?»

Затем придумал и поставил себе более сложный вопрос: «Если сдамся и особенно если сделаю это один, как сразу со мной немцы поступят?» И подробный ответ себе исходя из сложившихся во мне в то время представлений был следующим: «Немцы – воспитанники Гитлера. Это ярые фашисты, а точнее – нацисты. Они представляют собой нацию, ненавидящую другие народы, и больше всех – евреев, цыган и русских, и вознамерившуюся отнять у последних землю, поработить и частично уничтожить их, а первых – вообще не оставить на земле. Меня же лично, естественно, они примут за русского. Кроме того, немцы имеют целью покончить с советской властью, главными учредителями которой в нашей стране являются коммунисты и комсомольцы, стремящиеся установить эту власть во всем мире. Немцы сразу могут предположить, что я комсомолец, и поэтому мне с первых же минут плена ждать от них каких-нибудь поблажек не придется. Очевидно, прежде всего они меня спросят, кто я, заставят предъявить все имеющиеся документы, тщательно обыщут и самым подробным образом допросят. И если по моим документам они узнают, что я действительно комсомолец и к тому же еще и добровольно ушел в армию, чтобы воевать с Германией, то могут меня и с ходу расстрелять. Следовательно, я должен предварительно избавиться от комсомольского билета и красноармейской книжки, где записано, что ее владелец является добровольцем. Если же спросят о принадлежности меня к комсомолу, то можно будет ответить отрицательно, а на вопрос, где моя красноармейская книжка, заявить, что она сгорела вместе с шинелью или что-нибудь в этом роде. Относительно своей профессии можно честно сказать, что я студент, и в подтверждение этому предъявить допрашивающему студенческий билет. Зачетную книжку, с обложки которой моя фотография уже отлетела, можно будет назвать обычной записной. А к моему личному метрическому свидетельству немцы, вероятно, не придерутся. На вопрос, в какой части я служил, какой ее номер и кто ею командовал, придется ответить правду, надеясь, что к зенитчикам немецкие военные не будут иметь слишком больших претензий».

Дальше я обдумал, как осуществлю процедуру сдачи в плен. Решил, что, поскольку она обычно требует от сдающегося его выхода к неприятелю с высоко поднятыми обеими руками, что для меня очень унизительно, то надо сделать так, чтобы моя сдача в плен была совершена другим – более «благородным» парламентерским приемом. В этом случае сдаваться можно поднятием флажка из белой ткани, в качестве которой вполне применим собственный носовой платок, прицепленный к какой-либо палочке.

Я начал подготовительные операции к сдаче в плен. Сначала взял с бруствера окопа металлическую часть саперной лопаты, ручка которой, как я уже упоминал, сгорела ночью, отрыл этим инструментом на переднем конце дна своего убежища ямку. Потом положил в нее оба моих «опасных» документа – комсомольский билет и красноармейскую книжку, завалил их землей и прикрыл сверху слоем соломы. Затем взял с бруствера шомпол и привязал к нему двумя концами свой еще относительно белый носовой платок. Теперь мне оставалось только ждать, когда опять появятся немцы, и выйти к ним навстречу.

После того как я покончил с предварительной подготовкой к сдаче в плен, меня вдруг сильно забеспокоил желудок, появились сильные позывы к его освобождению. Выйти из окопа и осуществить эту операцию на воле и, возможно, на виду у людей мне показалось неудобным и, кроме того, все еще небезопасным. Поэтому решил опорожниться прямо в окопе, имея в виду, что все равно я должен буду его скоро навсегда покинуть. Помимо этого, показалось неплохой идеей наложить кучу непосредственно над тем местом, где зарыты мои «опасные» документы. Так и поступил. Итак, 24 мая 1942 года я, по существу, очень нехорошо исключил сам себя из рядов комсомола и перестал носить звание красноармейца.

Глава 17

Выглянул из укрытия на восток в сторону леса. Заметил, как три человека, идя по полю, но близко к обочине дороги, завернули к нашему стоявшему одиноко разбитому грузовику с закрытым кузовом, и один из них взобрался на него. Затем через некоторое время этот человек подал с кузова вниз какие-то вещи. Два других его товарища приняли их и вложили в рюкзак на земле. Потом человек, находившийся в кузове, слез с него, надел рюкзак за спину, и все трое направились прямо к моему окопу.

Они шли со стороны ярко светившего солнца, отбрасывая от себя вперед большую тень, и поэтому для меня их лица и одежда были совершенно неразборчивыми. И наверное, по этой причине, а в основном из-за моего очень возбужденного в те минуты психического состояния мне вдруг почему-то показалось, что эти люди – солдаты противника.

Я взял в правую руку шомпол с прицепленным к нему носовым платком и выставил его из окопа высоко вверх. Затем встал на ноги в полный рост, еле-еле выкарабкался наружу, сделал несколько шагов навстречу к подходившим людям и крикнул им громко по-немецки: «Guten Morgen!» («Доброе утро!») А от тех в ответ совсем неожиданно для себя услышал истинно по-русски: «Ты что, друг, совсем ох…ел? Будь здоров!» И лишь после этого вмиг сообразил, что я крепко обознался, поскольку все трое подошедших ко мне оказались своими – русскими.

Однако я не растерялся и, сняв с шомпола платок, положив его снова в карман и, отбросив в сторону шомпол, решил как можно скорее реабилитировать себя, для чего продолжил свое приветствие: «Доброе утро! Я, видимо, неудачно пошутил». – «И хороши шутки! – ответили мне новые товарищи и задали вопрос: – А к чему у тебя был белый флажок на шомполе?» – «Да на всякий случай, чтобы немцы, если бы они встретились, не помешали мне идти в лес и не задержали, – соврал я. И тут же сам их спросил: – А кто вы и куда идете?» И получил от них совершенно удививший меня ответ: они сегодня рано утром за лесом около деревни Марьевка, пытаясь еще со вчерашнего вечера выйти из вражеского окружения, попались в конце концов к немцам в плен, а те, лишь недолго подержав и только слегка допросив их через переводчика, не стали с ними долго церемониться и приказали самим – самостоятельно, то есть без конвоя, отправиться по указанному направлению на сборный пункт для военнопленных. И вот они сейчас туда и идут. По дороге побыли в лесу, немного там очухались, взяли из стоявшего недалеко грузовика кое-какие продукты. В этой же машине нашли и взяли с собой пару пачек махорки. Им очень хочется покурить. Бумага для свертывания цигарки есть, но нет спичек. Спросили, есть ли они у меня, и сильно огорчились, услышав, что нет. В свою очередь, я поинтересовался, могли бы они дать мне попить воды, так как сильно мучаюсь жаждой, но получил отрицательный ответ.