Книга Шоко Лад и Я - Мария Бомон

— Боже, извини, Лиза, я была абсолютно…

— Занята? Все в порядке. У тебя такое часто бывает.

— Дэн, — повторила я. — И что же происходит?

— Настоящая катастрофа, черт возьми!

— Что за настоящая катастрофа? — перебил ее отец с набитым имбирным печеньем ртом.

— Ничего особенного, — инстинктивно ответила Лиза.

— Хорошо… Хорошо. «Ничего особенного» я еще как-нибудь переживу, — сказал отец, усаживаясь в кресло. — Ты не могла бы выключить этот бред? Проклятая женщина действует мне на нервы.

Лиза вырубила телевизор и в изумлении уставилась на меня. Я прекрасно знала, о чем подумала сестра. «Слабое звено» — любимая передача мамы. В основном из-за ее консервативных воззрений. Маму восхищает пропаганда того, что выживает сильнейший, а для неудачников не должно быть никакой подстраховки. Скорее всего она тайно полагает, будто Государственная служба здравоохранения должна так же бесцеремонно обращаться с окружающими. Медсестре Робинсон следует говорить недостойным пациентам, страдающим от болезни почек: «Вы слабое звено. Прощайте», — прежде чем избавляться от них с помощью люка в полу. Я всегда полагала, что и папа любит это телевизионное шоу, ведь он всегда присоединялся к маме при просмотре. Не пропускал даже начальные титры и всегда требовал, чтобы никто не шумел. Однако теперь «проклятая Энн Робинсон действует ему на нервы». Что же изменилось? Мне захотелось посмотреть на него и понять, в чем тут дело, но я не осмелилась, а вместо этого уставилась на свои туфли.

— Мне действительно очень, очень жаль, — пробормотала я своему отражению в туфлях.

— Ты о чем?

— Мне… нам жаль. Ты же понимаешь. Мы подумали…

— Твоя сестра уже рассказала мне, — ответил он. — И что нашло на вас? Как вы могли вообразить, будто у меня роман?

— Вообще-то это мама, — ответила я. — Она… э-э-э… беспокоилась за тебя.

— Почему меня совсем не удивляет этот факт? — сказал он устало и тихо, казалось, его реплика не предназначалась для чужих ушей.

— Мне неловко и из-за мамы, — сказала я. — Ну, ты понимаешь, она оказалась в такой передряге и вообще…

— Хочешь сказать, ты вложила ей баллончик в руку и приказала сделать ту надпись?

— Нет, но…

— Так к чему извинения? Твоя мама сделала то, что сделала, абсолютно по своей инициативе.

Его слова показались мне просто поразительными. Почему он не обвиняет меня? Забыл, по каким правилам живет наша семья? Если он не переложит вину, мама и его убьет за компанию.

— Можешь ответить мне на один простой вопрос, Эми? — продолжил он. — Учитывая моральную неустойчивость мамы в последнее время, зачем ты придумала, что твой друг — гей? Я всегда думал, из вас двоих ты самая разумная. На тебя не похоже. Никогда не знал, что ты будешь изо всех сил лупить спящую собаку по ребрам.

Что я могу сказать на это? «Папа, это был отвлекающий маневр. Иначе бы мама узнала, что я попираю общественную мораль своими сенсационно-откровенными книгами»? Вообще-то нужно было бы ответить именно так, но я не могу. Пока.

Впрочем, папа и не ждал моего ответа. Он уже продолжал говорить дальше:

— Не пойми превратно, ведь не моего ума дело, что представляет собой твой друг. Он может служить епископом в городе Лимерике в Ирландии и носить юбки с рюшами под сутаной, мне абсолютно все равно…

Что происходит? Папа говорит как истинный либерал, а это опасный признак.

— Если хотите знать мое мнение, я всегда считал: служение Богу — абсолютно естественный для гомосексуалиста карьерный выбор…

Подождите. Я сейчас вспомнила первый отчет, который Лиза получила от Коли на Маунта. Отца выследили в бутербродной с «Гардиан» подмышкой. Тогда я пошутила на этот счет, но теперь все стало абсолютно ясно. Нам был подан знак.

— Что еще им остается делать, раз никто не требует от них придерживаться условностей и жениться? Кстати, возьмем Иисуса.

— И что же? — спросила я, теперь уже не на шутку занервничав. Альтернативные взгляды на сына Господа под крышей маминого дома были запрещены.

— Вспомним всех его учеников. К тому же он не слишком искал общества женщин, верно? А если просто предположить, что он был геем? Ведь тогда все его чудесные проповеди о терпимости и любви к соседу предстанут в абсолютно новом свете. Нет, полагаю, сейчас развелось слишком много глупых, отвратительных предубеждений относительно таких людей, как твой друг. А я говорю, позволим ему жить, как он хочет, и пожелаем парню удачи. В реакции вашей мамы меня особенно расстроила одна вещь.

Я бросила взгляд на Лизу. Интересно, она находится в таком же замешательстве?

— Она беспокоится лишь о том, чтобы не потерять членство в своей партии, — продолжил отец. — А вот я не могу смириться с тем, что она способна на такой жестокий поступок, полный ненависти, и собираюсь высказать ей все, как только она полностью оправится.

Собирается высказать все маме? Он действительно намерен озвучить свое мнение, хотя прекрасно знает, что маме оно не понравится? И этот мужчина уверял свою жену, будто овощи, варившиеся больше сорока пяти минут и ставшие настоящим безобразием, — его любимое блюдо, хотя по сдавленным звукам во время еды было понятно — это абсолютно не так? Просто не могу поверить в услышанное. Но, наверное, он все-таки скажет обо всем. В конце концов, папа же уже признался, что проклятая Энн Робинсон действует ему на нервы, а по маминой шкале ценностей это даже немного хуже предположения о гомосексуализме Иисуса.

Я усмехнулась про себя. Отец придал мне уверенности, словно я снова приняла экстази. Ему ведь еще жить с мамой, и раз папа в конце концов решил, что пора наконец постоять за себя и заставить с собой считаться, я поступлю так же. Непременно расскажу маме все. Но начну с признания отцу.

Поскольку знаю: он поймет.

После услышанного за последние несколько минут, думаю, вполне возможно, он даже одобрит мой поступок.

— Пап, есть еще одна вещь, которая касается Энта, — сказала я.

— И какая же? Он носит юбки с рюшами под сутаной?

— Хм… наверное, он так и делал бы… Если бы носил сутану. Но он не священник.

— Господи, — пробормотал отец, и крошки имбирной булки из его рта упали на колени, — ни в коем случае не рассказывай матери…

О, так новый прямолинейный отец оказался всего лишь сбоем программы. Только раз его протест вылился во вспышку гнева.

— Нет, лучше я сам, когда она встанет на ноги…

Он оборвал себя, так как раздался щелчок открывающейся двери.

— И что ты сделаешь, когда я снова встану на ноги, Брайан? — потребовала ответа мама, которая на самом деле поднялась с постели. Это окончательно лишило нас всякого мужества.

— Ничего важного, дорогая, — сказал отец, вскочив и подбежав к ней. — Тебе не следовало вставать с кровати. Доктор сказал…