Книга Украли солнце - Татьяна Успенская

— Можно, я вымою вам ноги?!

Он вскочил, шагнул к ней, ничего не понимая.

— Ты не заболела часом? — спросил заботливо.

— Ударьте меня!

Эвелина подняла голову. Такая страсть в её лице, в её позе!

— Топчите меня. Что угодно прикажите, исполню. Много лет. Всю жизнь. Я люблю вас. Ночью перед глазами — вы. Дерзко. Я понимаю. Как осмелилась?! Да за мои слова только казнить!

— Ты слишком нужна мне, чтобы тебя казнить! — усмехнулся он, прикрывая растерянность. — Ну и номер ты отколола! Чего же от меня ждёшь? Цель твоего откровения?!

— Быть с вами рядом. Всегда.

— Это как? — удивился он. — Спать, что ли, со мной хочешь? Или в служанки собралась? Или… — Он захохотал, но тут же резко обрубил смех.

Та, единственная, перед которой он был мальчиком, неожиданно здесь: между ним и Эвелиной. Та, которой он предлагал быть рядом всегда, которую готов был слушать. Единственная. Мёртвая или живая?!

— Ты что, править хочешь вместе со мной?!

Он внезапно охрип.

Та независимым движением поправляет волосы. Та улыбается. Её голос звучит. И он не слышит того, что говорит эта.

А она что-то говорит. Голосом, словами Магдалины.

Эта смиренна. Та взрывает его. И он исступлённо кричит:

— Прочь. Вон. Прочь!

Кому кричит? Магдалине? Эвелине?

Кого гонит? Магдалину? Эвелину?

А когда исчезают обе, бежит к двери и молотит кулаками по ней, глухой, непробиваемой!

Чёрная дыра. Он — чёрная дыра. В нём — тьма, без звёзд, без малейшего проблеска.

Он думал: удовольствиями затянул рваную рану и боль больше не возвратится. А сейчас кровь из раны — злая, не смывает ни беспомощности, ни памяти, ни ущербности.

Что с ним? Как вырваться из себя самого?

Он хочет покоя. А его нет. Напоён опасностью воздух. И его власти, он чувствует, нет, не только над ситуацией в городе и в Учреждении, но и над самим собой.

Изо всех сил жмёт на кнопки своей аппаратуры. Через секунду в его кабинете — все службы и все министры. Врачи и охранники.

— Приказываю, — хрипло говорит он. — Усилить бдительность. Увеличить охрану всех пищевых блоков в городе и кладбищ, каждого подозрительного — лично ко мне. Приказываю: проверить тайные службы Учреждения и жилых комплексов. Телефоны, лестничные клетки, квартиры подозрительных личностей и прочее должны прослушиваться. Приказываю Эвелину Кропус сделать первым, главным моим Советником. Ввести эту должность. Отдать ей в собственность лучшую дачу на берегу моря. Орден Героя. — Он засмеялся облегчённо: Магдалина исчезла, сгинула. Он свободен. Он — Хозяин над всеми и над собой. Он — Властитель, которому покорны все мыши его Королевства. — В стране ЧП, — говорит он обычным жёстким голосом. — Опасность над нами всеми. Я знаю. Ввожу Чрезвычайное положение. Комендантский час не с шести вечера, а с четырёх. Приказ за номером…

Глава седьмая

У него отняли брата, у Марики — мать. Ждал каждого вечера: утешить её. А она не нуждается в утешении. Видишь ли, изучила китайскую и индийскую медицину! Расспросить подробнее. Она права: и он должен начать, наконец, учиться. Не тому, чему учит будимировская школа, а тому, что знают она и Апостол. Говорить с ней, смотреть на неё.

Иногда вспоминается Степь в лодке. Степь — яркая краска его отроческой жизни, терпкий воздух.

Марика и Мага не внешне похожи: Моцартом, Шекспиром.

«Марика, посмотри на меня!», «Полюби меня», «Спаси меня от меня самого», «Марика, веди меня по жизни».

Ждал вечеров у Апостола, как в селе ждут Пасху, наесться.

Жадно заглатывал крутые яйца, творожную массу, пышный кулич. Осоловевший, умиротворённый, ложился спать. Пасха — избавление от ощущения голода.

Глотает каждое слово своих новых товарищей, слушает лекции Марики по истории, а «наесться» не может. Смотрит на Марику, и его мучат жажда и голод.

В один из вечеров Апостол говорит:

— Сегодня… четверых наших Кропус превратила в роботов! Привела меня в цех Поля и при мне всех подряд перетрясла.

Джулиан невольно оглянулся: неужели и Гюста?!

— Э, меня не возьмёшь! — поймал его взгляд Гюст. — Я слинял.

— Не ты слинял, а тебя слиняли. Апостол успел дать мне сигнал! Ребята погибли замечательные, — горько говорит Поль.

— А меня почему-то не тронули… — удивляется Тиля.

— Не послушались меня… Подождите, то ли ещё будет?! — сердится Гюст. — До каждого доберётся! Разрешите убрать!

— Ты не видел, Гюст, её телохранителей. Теперь она под охраной Самого, его советник.

— Тебе говорили, Апостол: одна жертва или сотни жизней! Тебе не жалко их? — голоса злы.

— Завтра она явится в мой цех! — сказал Карел.

— И в мой.

— Завтра мы потеряем ещё многих! Не могу всех отправить в командировку, как Гюста.

— Из-за тебя, Апостол!

— Апостол, ты виноват в гибели людей, не дал убрать Эвелину! Прикажи!

Бунт?!

— Она слишком много знает, она уничтожит всех нас!

— Да чего тебя спрашивать?! Я сам…

— Тогда… чем… мы отличаемся от них?! — тихо спрашивает Апостол. — Инерция жестокости. Он ударил меня, я ударил его… А если не ударить в ответ?! Да, четыре человека! Это очень много. Теперь смотрите, мы убиваем одну Кропус. И вы думаете, Властитель нам простит? Что он сделает? Ну?

— Объявит террор, — говорит Марика. — И не четырёх… уберёт сотни, одним махом… За такую…

— Эвелина — необыкновенно нужный Властителю человек. Понимаю, больно. — Апостол виновато вздыхает. — Нам остаётся только игра. Стать тише воды, ниже травы. Всех наших из цехов перевести на другие работы… Не получится устроить наверху, отправить в изгои!

— Что это такое? — спрашивает Джулиан у Марики.

Она пожимает плечами.

— У нас есть ночь… Эвелина не должна найти ни одного нашего, как бы ни старалась! Давайте посмотрим возможности…

— Папа, вот списки работ, куда можно определить людей.

— И мы должны выполнять каждое распоряжение Властителя и Эвелины, — говорит тихо Апостол. — Но ни одно распоряжение не должно быть выполнено. Продолжается великая игра.

Бунт погас сам собой, не успев разрастись.

Вышел вместе с Конкордией.

В лифте она нажала самую нижнюю кнопку. И за руку, как ребёнка, повела за собой. Через что-то следом за Конкордией переступает, что-то обходит.

«Где мы?» — вертится на языке, но ни о чём не спросишь: мутится в голове, тошнит, сейчас он упадёт и не встанет. И не надо будет хоронить.