Книга Приходи в полночь - Сьюзен Форстер

— К черту! — внезапно бросил он.

Его рука описала в воздухе дугу. Он весь был нацелен на разрушение. Кувшин полетел через комнату и разбился о бар, во все стороны полетели осколки. В следующий миг он сорвал со стены картину и насадил ее на настольную лампу.

От звука рвущегося холста Ли затошнило. Она содрогнулась от ужаса.

Ник развернулся, словно ища чего-то еще, чего-нибудь бесценного. Но больше ничего не было… кроме нее. Признавая поражение, он прерывисто вздохнул. Схватил стул и выпустил его из рук, тот с треском упал на пол и перевернулся.

Насилие имеет звук, поняла Ли. И сейчас оно отдавалось в ее ушах треском стула, стоном холста.

А посреди всего этого хаоса молча, опустив голову, стоял Ник Монтера. Вся его злость куда-то исчезла.

Ли хотела что-то сказать, но боялась.

— Это был не я, — произнес он наконец. Казалось, он разговаривает со своим отражением, мерцавшим у него под ногами. — Мне достаточно и одной смерти на своей совести.

Одной смерти? Он говорит о Дженифер? Суд признал его невиновным в этом преступлении, но Ли уже не была в этом так уверена. И поэтому спросила его.

— Нет, — ответил он. — Это была не Дженифер. Бога ради, я даже не дотронулся до Дженифер! Это была она.

Ли проследила за его взглядом, обращенным к фотографии, стоявшей на полу рядом с камином. Фотография была повернута лицом к стене. Ли ничего не видела, но догадалась. Переведя взгляд на Ника, она увидела немую муку в его глазах и поняла, что была права. Эта фотография была источником всего — его слепой ярости, его глубочайшей скорби.

Мгновение спустя Ли уже стояла на коленях рядом с камином, держа фотографию в руках. Это был портрет, который заворожил ее, когда она в первый раз приехала к нему в студию, — мечтательная женщина с печальными глазами, кульминация выставки в его демонстрационной комнате.

Но кто-то повредил снимок. Фотография была наискосок прорезана ножом. У Ли не было сомнений в том, кто это сделал. Ник по какой-то причине хотел уничтожить фотографию. Может, поставил ее рядом с камином, чтобы сжечь, но потом не смог.

— Это не Дженифер? — спросила она, все еще не понимая.

— Нет, ее звали Фейт. Она была моей матерью.

— Твоей матерью? — Ли оторвалась от поврежденного портрета и посмотрела на Ника. — Ты ее сфотографировал?

Не надо было ему даже и пытаться улыбнуться. Сердце Ли разрывалось, когда она смотрела, как кривятся его губы, как на лице появляется выражение горечи и скорби. Ли быстро отвернулась, но с испугом поняла, что очень долго будет помнить Ника именно таким.

В воцарившейся тишине Ли слышала только тиканье мистических часов.

— Когда я был еще в начальной школе, — сказал наконец Ник, — производитель фотоаппаратов выделил средства на программу стипендий для неблагополучных детей. Одним из этих детей был я.

— У тебя хорошо получалось даже тогда, — заверила его Ли.

Незабываемой фотографию делала смутная тоска женщины, но игра света и тени была схвачена удивительно мастерски для ребенка.

— Твоя мать умерла, когда тебе было десять, да? — осторожно начала Ли, постаравшись задать вопрос тоном собеседника.

— Она не умерла, ее убили. — И тихо, на выдохе, он добавил: — Ее застрелили.

Ли не могла опомниться. Он сказал, что виновен в ее смерти. Что же он тогда имел в виду? Что в десятилетнем возрасте застрелил свою мать? Должно быть, это был несчастный случай, нанесший ему ужасную травму. Теперь она начала понимать его ярость. Если Ник был виновен в ее смерти, то он все время стремился наказать себя за то, что считал невозможным простить. Всю жизнь его гложет чувство вины.

— Ты можешь об этом говорить? — спросила она.

— Здесь не о чем говорить.

«Здесь есть о чем говорить, — хотелось сказать ей. — Твоя мать умерла, а ты умираешь здесь и сейчас, умираешь каждый день из-за того, что ты сделал».

— Как это случилось? — спросила она.

— Как очень многие другие хладнокровные убийства, совершаемые воскресным днем на детском дне рождения. Она раскладывала пироги и мороженое у нас во дворе. Мне было десять лет. Я был счастлив. По пальцам можно пересчитать, сколько раз я был счастлив в жизни.

— Но ты сказал, ее застрелили.

— Да. — Он с силой провел пальцем по своей щеке. — Ее убили «койоты». Бандиты из баррио Сан-Рамон. Убить хотели меня.

— Тебя? Почему?

— Я украл партию наркотиков и оружия. Хотел добиться одобрения другой банды. И решил, что если я обчищу «койотов» и это сойдет мне с рук, то меня примут в банду. Им пришлось бы принять меня.

— Но с рук тебе это не сошло.

— Мать увидела, что очень уж лихо подкатила и остановилась машина, и велела мне уйти в дом. Если бы я это сделал, она сегодня была бы жива. Но я бросился бежать, и «койоты» открыли огонь. Когда она увидела оружие, то заслонила меня собой.

— И погибла?

Он дотронулся до груди.

— Первая же пуля убила ее. Попала прямо в сердце.

Ли беспомощно смотрела, как он сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Теперь она все поняла. Когда его мать увидела оружие, она прикрыла собой сына. Фейт Монтера рис ковала своей жизнью, повинуясь древнему, как сама природа, инстинкту. Но когда она лишилась жизни, ее десятилетний сын взял на себя долг, который никогда не сможет отдать. В тот день он потерял не только мать — он потерял свою душу.

— Я упал рядом с ней, — сказал он. — Я обнял ее. Повсюду была кровь.

Ли не хотела, чтобы он продолжал, но, похоже, выбора у него не было. Безжизненным голосом, раздавленный грузом воспоминаний, он поведал ей остальное — что мать всегда хотела, чтобы он выбрался из баррио живым, чтобы чего-то достиг в жизни.

— Я выбрался. — Он поднял голову. — Она — нет.

Его боль была настолько неприкрытой, что у Ли сжалось сердце.

— Ты не мог знать, что она сделает. Тебе было десять лет.

Казалось, Ник ее не слышал. Сунул руки в карманы плаща, словно они почему-то символизировали его преступления.

— После этого ничто не имело значения, — сказал он. — На какое-то время у меня словно помутился рассудок, я пытался себя убить.

Ли поднялась.

— Потому ты и связался с Дженифер? Она была подругой главаря банды?

— Это было позже, но — да, одно смертельное желание следовало за другим. Даже тюрьма — эта вонючая дыра — не стала достаточным наказанием. — Он посмотрел на нее пустым взглядом. — И ничто не станет.

Ли не знала, что сказать. Ник Монтера, фотограф, в каком-то смысле был больше, чем жизнь, он был современной легендой. У него были железная воля и стальные мускулы, Ли ощутила на себе силу и того, и другого. Может, поэтому ей и было невыносимо видеть его страдания. В нем до сих пор жил несчастный десятилетний ребенок, и ей нужно было что-то сделать, сказать, пробиться к этой печали. Ей следовало помочь ему профессиональным советом, но она не могла играть в психиатра. С ним она действовала исходя только из основных человеческих инстинктов. И так было всегда.