Книга Гром среди ясного неба - Диана Стаккарт

Чуть поодаль от них был изображен другой юноша — запечатлен на бегу, как будто он боялся, что чудо кончится прежде, чем он подойдет ближе. Он так торопился, что потерял шапку, и его длинные волосы разлетелись во все стороны черной гривой. Впрочем, он даже не оглянулся и не замедлил бег. На его изъеденном оспой лице играла улыбка. А само лицо было отмечено печатью веры, которая только что нашла свое окончательное подтверждение.

Я все еще рассматривала творение своих рук, когда дверь часовни со скрипом отворилась, и я моментально почувствовала у себя за спиной присутствие мастера — даже раньше, чем до моего слуха донеслись его осторожные шаги по каменному полу. Не проронив ни слова, он молча встал рядом со мной и какое-то время пристально рассматривал фреску, в которую я вложила всю мою душу. Наконец, он повернулся ко мне.

— Что ж, хорошая работа, мой юный подмастерье, — произнес он с улыбкой, которая тотчас согрела мои затекшие члены. — Я возлагал на тебя надежды, и ты их оправдала, более того, превзошла. Это работа достойна истинного мастера.

Не успела я пролепетать что-то в ответ, как его улыбка сделалась еще шире и в ней появилась хитринка.

— Кстати, я заметил, что ты позволила себе свойственную мастерам вольность — изобразила в одной из фигур себя, пусть даже символично.

С этими словами он указал на ястреба, сидевшего на ветке дерева позади Константина и его отца. Темное оперение, зеленые глаза, однако крыло слегка приподнято, как будто птица приготовилась взлететь.

Я тотчас почувствовала, что заливаюсь краской, однако нашла в себе силы улыбнуться.

— Не смогла удержаться… — призналась я и поспешила добавить в свое оправдание: — Но я бы никогда не осмелилась нарисовать свое лицо среди молящихся.

— Зато так было бы забавнее, — возразил мастер, и его улыбка сделалась еще хитрее. — Ты наверняка заметила, что я не постеснялся отвести себе на картине самое почетное место.

Я растерянно нахмурилась и пристально посмотрела на фреску, стараясь обнаружить среди толпы лицо Леонардо. И лишь тогда заметила то, что оставила без внимания в самом начале — изображенный на фреске Спаситель являл собой автопортрет мастера, каким тот был с десяток лет назад.

— Но что, если герцог заметит? — испуганно спросила я, не зная, что мне делать, то ли возмутиться такому откровенному святотатству или улыбнуться смелости автора портрета.

В ответ Леонардо лишь пожал плечами.

— Полагаю, если он и заметит хотя бы толику сходства, то только с самим собой. И то крайне сомнительно.

В следующий миг на башне пробили часы, и своим боем положили конец нашим шуткам.

— Работа завершена, — негромко произнес Леонардо, и его прекрасное лицо слегка омрачилось. — Ты сделала то, что тебе было предначертано сделать. Отец ждет тебя у ворот часовни, чтобы отвезти тебя назад в город, потому что завтра утром ты отправляешься домой. Так что думаю, нам не остается ничего другого, как попрощаться друг с другом, мой дорогой Дино.

«Нет, не надо никаких прощаний! — едва не выкрикнула я в слезах. — Потому что я не могу покинуть замок, не могу уехать от вас!»

Увы, в горле у меня застрял комок, и я так и не произнесла этих слов.

Смахнув пару слезинок, что невольно скатились по моим щекам, я сделала глубокий вдох и спросила:

— А могу я попрощаться с синьором Луиджи? Он был мне верным другом, и, честное слово, мне будет не хватать его острого языка.

— Я передам ему твое пожелание, — согласился Леонардо с еле заметной улыбкой. — Хотя уверен, что прежде чем наш портной признается, что был к тебе неравнодушен, он поднимет страшный крик и станет все отрицать.

— И прошу вас, позаботьтесь о Витторио, чтобы он не слишком долго сокрушался о Новелле, — выпалила я. — Он вбил себе в голову, будто любит ее.

— Знаю. Я посоветую ему набраться терпения. Признаюсь честно, меня терзают смутные подозрения, что прачка и ее дочь еще могут в один прекрасный день вернуться.

— И не забывайте Пио. Ежедневные поединки с одеялом пойдут ему только на пользу.

— Уверяю тебя, я не стану лишать пса его собачьих забав.

Будучи не в силах придумать ничего, что помогло бы оттянуть момент расставания, я с несчастным видом умолкла. Нет, я прекрасно понимала, что если я не хочу выставить себя на посмешище, то должна сию же минуту уйти. И все же я продолжала стоять, оттягивая до последнего этот печальный миг. Мне было безразлично, что с каждой секундой рана в моем сердце делается лишь глубже, потому что это означало еще несколько мгновений в обществе Леонардо.

Как будто прочитав мои мысли, мастер с сожалением посмотрел мне в глаза и бессильно развел руками — мол, увы, ничего не поделаешь.

— Дельфина, — негромко произнес он, — тебе пора, даже если мое сердце обливается кровью при мысли, что я больше никогда тебя не увижу.

— Мое тоже, — прошептала я еле слышно. Не знаю даже, услышал ли он эти мои слова.

И тогда, едва сдерживая рыдания, я повернулась и выбежала вон из часовни, как будто за мной по пятам гнался сам дьявол.

Эпилог

Тот, кто хотя бы однажды познал полет, будет затем ходить по земле, обратив взгляд к небу, ибо он там был и хотел бы туда вернуться.

Дельфина делла Фациа. Дневники Дельфины делла Фациа

Лишь спустя несколько дней после моего возвращения в наш крошечный городок, я осмелилась разобрать сумку, в которой были сложены пожитки подмастерья Дино. Во время обратного пути мешок из грубой ткани был набит куда туже, нежели когда я впервые отправилась в путь. Кроме вещей я привезла с собой и гораздо больше знаний о мире, чем имелись у меня, когда я покинула дом. Я аккуратно вытряхнула содержимое мешка себе на кровать.

Признаюсь честно, какая-то часть моей души с радостью отправила бы все это в огонь, лишь бы только поскорее забыть эти несколько месяцев моей жизни. Но, в конце концов, я так и не решилась. Потому что среди вещей были три дневниковых записных книжки, которые я вела в подражание Леонардо.

Там были не только наброски. На страницах этих трех крошечных книжек были коротко запечатлены события этих нескольких месяцев, прожитых вдали от дома, в замке Сфорца. И память, которую они воскрешали, пылала и страстью, и болью… Причем, и страсть, и боль еще не остыли, и я не решалась смотреть на них при свете дня. Возможно, в один прекрасный день, мне захочется заново пережить эти восхитительные мгновения любви, страха или веселья.

Когда-нибудь. Но только не сейчас.

Две из трех моих записных книжек я уже перевязала бечевкой, потому что секреты, которые они хранили, грозили сбежать с их страниц, не обращая никакого внимания на мои чувства. Раздобыв еще один кусок бечевки, я перевязала и третью книжку. Часть ее страниц до сих пор оставалась чистой, но так оно и полагалось. Если вдруг я вновь поддамся соблазну обзавестись записной книжкой, то постараюсь найти девственно чистый том.