Книга Ключ власти - Александр Белаш

— Работала телеграфным аппаратом. Сплошные тайны! — сняв шляпку, Лара перед зеркалом оправила волосы. Стоило причесаться покрасивей, как сразу всё под шлемом сбилось, будто причёска смешалась от эфирных волн. — Отсюда можно отправить письмо?

— Вот поэтому я и спешу. Рано утром почтмейстер заберёт письма и отвезёт в порт. Завтра уходит пароход в Гасторию, надо успеть.

— А он долго плывёт до материка?

— Говорят, при хорошей погоде — дней пять, иногда неделю.

— Хм. Наши, из Гагена, с попутным ветром управлялись и в четыре дня…

— Дирижаблем ещё быстрее, но «Морской Бык» назад не собирается. Смотри, здесь в бюваре бумага и конверты, а марки… я купила несколько; бери, пожалуйста.

— Почём? — доставая кошелёк, деловито осведомилась Лара.

— Просто бери.

— Всё-таки скажи. Мы, Динцы, не одалживаемся.

Эрита смутилась. Она привыкла, что люди из простонародья всегда нуждаются и ждут, когда им дадут. Те же нищие на паперти, сиротки из приюта… А тут такой отпор: «Подарков не беру».

— Но… тебе приходится экономить.

— Справлюсь, нам не привыкать. — Заметив недоумение принцессы, Лара добавила мягче: — Мы работящие, на жизнь хватает. Так сколько марки стоят?

— Десять лик.

— Тюуу! — Лара присвистнула. — А дома восемь!

— Тут надпечатка, — взяв марку, Эрита вчиталась в мелкий текст. — Акциз министерства заморских владений. Везде набавляют, что за пирожки, что за марки… а мне кажется — тем, кто служит за морем, надо делать скидки.

— О, придумала! покажу почтмейстеру свой воинский билет — возьмёт бесплатно. Я кадет!

— Как раз об этом я пишу в империю, о ценах, — негромко пояснила Эри. — По-моему, ты подала дельный совет… Я обдумала его и решила написать брату.

— Что, прямо самому Гиану Севастену? — Ларе было удивительно, что светлейшему красному принцу можно писать так запросто, сидя за обычным столом у лампы-керосинки. Она всегда считала, что у царей письма особенные, на лучшей шёлковой бумаге, золотыми чернилами, а возят такую почту конные фельдъегеря в аксельбантах и шлемах с драконовым гребнем на макушке. — А тебя не раскроют — твоё инкогнито?..

Эри тонко улыбнулась:

— У нас с братом всё продумано. Есть адрес, который никто не заподозрит…

— Хитро, вы молодцы. — Лишь вымолвив это, Лара спохватилась, что хвалит наследников, словно подруг по кварталу. — То есть я хотела сказать — замечательная идея.

Запасшись промокашкой — с чистописанием пока не ладилось, — Ларита села за письмо маме с батей.

Как славно и ласково, что где-то за морем, за волнами и бурями есть дом, куда можно послать весточку, и оттуда ответят, искренне о тебе заботясь, напишут, что молятся за тебя, надают кучу житейских советов и наставлений: «Ларинка, доченька, будь прилежной и старательной, ты из хорошей семьи, не урони себя»…

Но как поведать им о тайнах, в которые тебя, одинокую, втягивает помимо воли, с каждым новым сеансом эфирной связи? Говорящие ключи из древних священных текстов, беглые медиумы, которые прячутся в языческих посольствах… тут сама еле разберёшься. Не говоря уже об ушастых кадетах, которые на каждый свист в эфире обижаются и делают вид, будто ты им с каким-то тощим Юнкером изменила!

Огоньковы подарки Ларита не знала, куда положить. Пока спрятала в самый низ, под книги. Хотелось их перебрать, полюбоваться, но рядом была Эри, и… обида на глупое происшествие как-то отталкивала от украшений, мешала снова взять их в руки.

В голове — исчезающим, едва уловимым эхом — звучал гладкий женский голос ключа: «Соедините все составные части… повторите попытку». Голос без рта, бестелесный, немыслимый, но ясный и реальный, как живая речь. Как это возможно — вложить голос в литую вещь, заставить его повторяться для каждого медиума, приложившего ключ ко лбу?.. Порой память об этом загадочном голосе казалась сном наяву — перо в руке, чернильница и лист бумаги, яркий огонь за ламповым стеклом, запах керосина и душистого мыла паты, пение цикад, но голос звучит, звучит неслышно, на века спрятанный в металле — кем? зачем? От одной мысли об этой намертво закрытой тайне хотелось скулить, зажмурившись, сжав кулаки и зубы.

— Удачно подлечили кавалера? — спросила Лисси, когда Хайта с Анчуткой вернулись в гостевой дом.

— Одна нога уже готова. Господарь собрался завтра посетить ристалище, чтобы сражаться с воинами на клинках.

— Это называется — фехтовальный манеж. Запомнила?

— Фех-то-валь… — по слогам старательно повторяла пата, изогнувшись и почёсывая задней ногой за ухом. — Драться — дзинь! Не весь готов. Вторая лапа — хром, хром. Сустав скрип…

— Хай, она какая-то совсем говорящая стала. Пора учить её грамоте…

— Ня, — сердито отрезала златовласка. — Юница моя, не шути так! Патам нельзя много людского. Она смотрит, запоминает нас как… как эталон.

— Где ты подхватила это слово?

— У господаря кавалера, он жутко умный. Ходячая книга.

— Да, Карамо — живая энциклопедия. Я слышала, что он — кладезь науки, но оказалось ещё глубже. Разве что Картерет умнее, но насколько он старше!..

— Профессор? — Хайта с пренебрежением состроила гримаску. — Да какой он умнее?! даже не знает, где у микробов пол!

— Ну, хватит. Анчутка кормлена?

— Да, юница моя, она всё у кавалера скушала, что было съедобное.

— Жрать-жрать, — кивнула пата. — Колбаса, консерва.

— Наверное, с грамотой я поспешила. Карамо прав: надо внушать ей правильную речь, раз она такая говорливая.

Покончив с записями, Лисси довольно осмотрела своё новое этнографическое снаряжение — футляр с запором-кнопочкой, как офицерский планшет, внутри кармашки для карандашей, точилка, каучуковый ластик, блокнот для зарисовок, удобная книжица-дневник. Теперь всё, что попадётся на глаза, будет занесено сюда, а потом…

«Когда вернёмся в Гестель, покажу это батюшке. Пусть увидит — я дочь учёного, а не балованная барышня. Ничем не ниже тех, кто в брюках!»

— Давайте, подруги, ко сну собираться, — распорядилась она.

— Подруги! — Пата восхитилась, застучала хвостом. — Я в постель…

— Куда ты лезешь?! в бочке ты уже была, достаточно!.. Хайта! тащи её обратно, или обеих на привязь! Фу, кыш! Боже, вот наказание!.. А-а-а! молоко упадёт!

Ловкая Хайта поймала кувшинчик, когда, казалось бы, молоко было обречено разлиться по полу.

— Я его сберегла! меня можно похвалить?

— Ты умница, прелесть. Коровье молоко — большая редкость в Гуше, а буйволиное я даже нюхать опасаюсь…

— А я красивая?

— Очень, очень, — наглаживала её Лисси, и златовласка замурлыкала, изгибаясь под рукой юницы, а потом завела свою нежную кошачью песню «Вайя-я-я-а-а», всем видом подстрекая госпожу ещё и чмокнуть верную служанку.