Книга Прощай, Атлантида! - Владимир Шибаев

– Ну, – сважничал Воробей. – Пробовал. Я больше на наземном транспорте.

– Ага, вот и пошли, – и Клодетта решительно поднялась. – Потом тихо сказала старику. – Ты там за папашкой пригляди. Сходи туда, скажи: дочка велела Вам умываться и спать. Пошли, Воробей, – умоляюще поглядела она на журналиста. – Я тут пока не могу.

Несмотря на слабость, постояный плач и волнения последних дней Клодетта, шустро вихляя и задевая кусты, гнала маленькую юркую машинку, и через двадцать минут они уже входили, встреченные злобным от недосыпа охранником с наколкой " Мать тебя не узнает", в хрустальный подъезд банка.

– Чего тебе? – нелюбезно встретил их сидящий в огромном кресле Барыго. – Нарыл чего, шустрый?

– Нарыл.

– А это кто такая, пигалица, – басом заорал Барыго.

– Сам ты пигалица, – выпалила Клодетта.

– Я?! – удивился огромный Барыго.

– Это моя невеста, – прикрыл девушкину грубость Воробей. – В ЗАГС собрались, вот и таскаю всюду за собой, вдруг сорвется сладкий пескарь.

– Сам ты пескарь, – злобно отозвалась девица.

– Ну и невеста у тебя. – удивился Барыго. – Не позавидуешь. Я бы такую невесту враз удавил. Ну так чего нарыл, не томи.

– Сначала помогите.

– Эге. Ты со мной не играй, шустряк. Враз срою.

– Географа схватили и упекли в подвал, – выпалил Воробей.

– Которого географа? Нашего банковского? – взревел Барыго. – Нашего козырного валета! Кто упек, кто это такие крепкие?!

– Эти, из адвокатского бюро "Колин и Павлов".

– Папа дома, – крикнула Клодетта, сжимая кулачки перед носом Воробья. – Он плачет.

– Ну и дела, – обмяк Барыго. – так ты Павлова дочь… Слыхал… Но, все равно, наших брать, да еще козырных, западло. Это мы скоро исправим.

– Все! – заорал он стальным голосом. – Все, идите спать, женихи. Сам все сделаю.

Зазвонил телефон неожиданным погребальным ночным колоколом в необъятном кабинете.

– Кто? – спросил Барыго. – Знаю уже, майор. Только что сообщили, – сказал он, косясь на молодежь. – Примем меры. Нет, нет. Свои меры.

А Воробей и Клодетта, препровожденные наколотым ночным охранником, поплелись к выходу.

– Может, у тебя заночую? – нерешительно спросила Клава, вставляя ключ зажигания. – На коврике.

– Нельзя, – ответил Воробей. – У меня родители – пенсионеры. Не поймут.

– Ага, – согласилась девушка. – Тоже ботаники. Может у меня заночуешь, в гостевом домике? Ладно? Страшно мне, Воробей.

– Ну ладно, – согласился журналист. – Черт с тобой.

Клодетта одновременно засмеялась и заплакала и чмокнула вдруг журналиста в щеку.

* * *

Арсений очнулся в темном тусклом помещении. Он лежал на полу на тонком ковре, повернулся с боку набок, а потом тяжело сел. Вделанные в деревянные панели стен два еле тлеющих ночника чуть освещали место их теперешнего заточения. Это, конечно, был не подвал. Посреди зала громадой рейхстага возвышался биллиард, на зарешеченных окнах, в которые назойливо лез узкий лунный серп, висели витиеватые шторы, и этот серп, колышась и играя, лизал остием оборки штор, пытался их взрезать, хотя бы освободив узников от части пут.

Рита сидела неподалеку тоже на полу, и голова ее неудобно свесилась, и молочным пятном на фоне стены белел медицинский халат, нацепленный ею где-то в интеллектуальной богадельне.

Полозков встал и тут обнаружил, что вцепившимся в запястье наручником прикреплен к длинному тонкому шнуру, а тот – к биллиардной лузе. Шнур отливал гибкой пластмассой и вделанным в нее сиреневым металлическим каркасом и мог, похоже, выдержать полет слона. Географ, насколько позволила привязь, прошелся, распрямляя ноги, по камере. Дверка прямо против биллиарда вела в идеальной чистоты туалет с душем, но когда узник попытался присесть на стульчак, то смог сделать это, лишь вытянув в фашистском приветствии руку. Вот это расчет, восхитился Арсений, всегда, впрочем, веривший в немецкую точность. И до входной в залу двери, выложенной фигурными дубовыми панелями, он не смог добраться пару метров.

В зале почти ничего не было. Кии и шары исчезли, и деревянный, вделанный в стены стояк зиял пустотой. Лишь на маленьком одноногом столике наборного дерева лежала тяжелая кожаная книга, старинная и невесть для чего тут оставленная. Географ полистал ее испещренные кириллицей ручной вязки страницы, поглазел на фигурно, в виде зверей и птиц, выделанные буквицы и понял лишь, что это какой-то то ли церковный, то ли законнический или адвокатский трактат назидательного свойства и того времени.

Что было единственно замечательного в зале, так это громадная шкура белого медведя, валявшаяся на полу за биллиардом. Сначала Арсений решил, что это неизвестный монстр или медведезавр, бродивший в этой местности в эпоху позднего палеолита, а потом пойманный и освежеванный тутошними заплечных дел мастерами. Он был почти трехметровый, а с раскинутыми в бессильной ярости лапами и того длиннее. Но когда Арсений подошел к громадной голове и посмотрел в немигающие глаза зверины, то все же решил – мишка косолапый.

Рита тихо застонала, Сеня подсел рядом и приобнял ее, чтобы согреть.

– Где мы? – спросила Рита.

Она также была пристегнута, как коза к колышку, к другой лузе огромного биллиарда.

Вдали глухо тюхнула дверь, вспыхнул ослепляющим глаза взрывом свет люстр в зале, и в дубовой двери приподнялась квадратом вырубленная филенка.

– Эй, – раздался веселый голос. – Очухались, что ли, тараканы? В гости тут к вам…

Полозков узнал голос охранника, любителя карточной секи, и вскочил.

Дверь тяжело выехала наружу, и в залу, злобно щерясь, вступил не по ночному бодрый Альберт Артурович Колин собственной серебристой персоной. Рядом подминались два бугая в защитной "хаки" с бейсбольными битами в руках.

– Ну, что? – прошипел Колин. – Где мои перчаточки, спрашивал, убегашка? Мотала хитроносая. Вот они, – и Колин сунул руки в шоферских перчатках Арсению в глаза. – А теперь смотри, кузнечик, как из тебя выйдет огуречик, – и выступивший вперед один из бугайков приткрыл красивый деревянный ящичек.

Колин вытянул из ящичка какую-то неизвестного назначения стальную закорючку.

– Видел когда-нибудь инструменты иглоукалываний и восточной медитации. Сейчас я скоро вернусь и этими специальными палочками с удовольствием переворошу в требуху твое нутро и вытрясу из тебя твою визжащую чистоплюйскую душонку. Так что ты мне все выложишь, вместе с блевотиной, на блюдечко. А то взялся, как говорят враги, козырной валетишка нам тут информбазу локализовать и наружку дурить. И займусь тоже, этой… твоей…

– Ну, ты! – злобно крикнула Рита. – Паскуда.

– А это мы поглядим после, кто будет кто, – прошипел Колин. – Ощупали хитрецов? – обратился он к подмастерьям.