Книга Клуб радости и удачи - Эми Тан

Наши с папой комнаты расположены рядом; они совершенно одинаковые: коврики, занавески, покрывала в бежевых тонах, цветной телевизор с дистанционным управлением, вмонтированным в ночной столик между двумя односпальными кроватями. В ванной стены и пол облицованы мрамором. Я обнаруживаю встроенный бар с маленьким холодильником, набитым банками пива «Хайнекен», кока-колы и «Севен-ап», миниатюрными бутылочками виски «Джонни Уокер», рома «Бакарди» и смирновской водки, пакетиками с драже «Эм энд эмс», засахаренными орешками и шоколадками «Кэдбери». И опять я произношу вслух: «Это коммунистический Китай?»

Папа приходит ко мне в комнату.

— Они решили, что мы никуда не пойдем и будем общаться здесь, — говорит он, пожимая плечами. — Они говорят: так будет меньше забот и больше времени поговорить.

— А как же обед? — спрашиваю я. Я уже несколько недель представляла себе свой первый настоящий китайский обед: большой банкетный стол с дымящимся супом в украшенной причудливой резьбой тыкве, с цыплятами, запеченными в глине, с уткой по-пекински и кучей закусок.

Пана подходит к столу и берет в руки буклет с перечислением гостиничных услуг, лежащий рядом с журналом «Тревел энд лейжер». Быстро перелистав страницы, он показывает мне меню.

— Вот что они хотят, — говорит папа.

Ну что же, решено. Мы будем обедать сегодня в номере, всей семьей, заказав гамбургеры, жареную картошку и яблочный пирог.

Тетушка и все остальные отправились вниз поглазеть на магазины, пока мы с папой приводим себя в порядок. После духоты в поезде мне не терпится принять душ и надеть что-нибудь полегче.

В пакетике с шампунем, обнаруженном мною в номере, оказалась темная жидкость, по цвету и консистенции очень похожая на соевый соус. «Я бы не очень удивилась, если бы так оно и было, — думаю я. — А никому не пожалуешься. Это Китай», — и втираю содержимое пакетика в свои слипшиеся волосы.

Стоя под душем, я понимаю, что впервые после прилета осталась одна. Кажется, уже целая вечность прошла. Но я не испытываю облегчения, а наоборот, чувствую себя очень одинокой. Я вспоминаю, как мама говорила, что мои гены активируются и я стану китаянкой. Интересно, что она имела в виду?

В первое время после маминой смерти я начала задавать себе множество вопросов — вопросов, на которые только она могла бы ответить. Я как будто нарочно растравляла себя, словно стараясь самой себе доказать, как глубоко я страдаю.

Но сейчас я задаю себе вопросы скорее потому, что действительно хочу знать ответы. Какую свинину мама использовала для начинки, чтобы фарш получился мелким, как опилки? Как звали моих дядьев, погибших в Шанхае? Что все эти долгие годы мама думала о своих старших дочерях? Вспоминала ли она про них каждый раз, когда я выводила ее из себя? Хотелось ли ей, чтобы на моем месте были они? Пожалела ли она хоть раз, что это не так?

Я просыпаюсь в час ночи оттого, что кто-то барабанит пальцами по стеклу. Должно быть, я заснула в неудобной позе, и теперь все мышцы у меня свело. Я сижу на полу, прислонившись к одной из кроватей. Рядом лежит Лили. Все остальные тоже спят, растянувшись на полу и на кроватях. За маленьким столиком сидит сонная тетушка. А папа смотрит в окно, барабаня пальцами по стеклу. Последнее, что я слышала из их разговора, — это как папа рассказывал ей свою жизнь с тех пор, что они не виделись. Как он поступил в университет в Пекине, как потом получил должность в газете в Чункине, где он встретил мою маму, молодую вдову. Как потом они вместе отправились в Шанхай на поиски маминых родителей, но нашли только развалины вместо дома. Потом перебрались в Кантон, оттуда — в Гонконг, Хайфон и в конце концов в Сан-Франциско…

— Суюань не говорила мне, что все эти годы пыталась разыскать своих дочерей, — произносит он теперь тихим голосом. — Конечно, я сам не заговаривал с ней на эту тему. Я думал, ей стыдно вспоминать, что она их бросила.

— Где же она их оставила? — спрашивает тетушка. — И как они нашлись?

У меня уже сна ни в одном глазу. А ведь я слышала почти всю эту историю от маминых подруг.

— Это случилось, когда японцы взяли Куэйлинь, — говорит папа.

— Японцы в Куэйлине?! — восклицает тетушка. — Не было такого и быть не могло. Японцы никогда не были в Куэйлине.

— Да, так писали в газетах. Но я знаю, что было на самом деле, потому что работал тогда в телеграфном агентстве. Гоминьдановцы сплошь и рядом нам указывали, о чем можно, а о чем нельзя сообщать. Но мы знали из своих источников, что японцы заняли провинцию Гуанси, мы получали сведения о том, что их войска захватили железную дорогу Ухань — Кантон и что они стремительно наступают со всех сторон, приближаясь к столице провинции.

Тетушка удивлена:

— Если никто этого не знал, как Суюань смогла узнать о приближении японцев?

— Ее предупредил под большим секретом один гоминьдановский офицер, — объясняет папа. — Муж Суюань тоже был офицером, а все знали, что офицеров и их семьи убивают в первую очередь. Поэтому она собрала кое-какие пожитки и посреди ночи, взяв своих двух дочерей, ушла из Куэйлиня пешком.

— Как она могла бросить таких крошек! — вздыхает тетушка. — Девочки-двойняшки. Нашей семье никогда не выпадала такая удача, — она зевает. — Как их зовут?

Я внимательно прислушиваюсь. Я ведь собиралась, обращаясь к ним, говорить просто «сестра». Но теперь мне хочется знать, как звучат их имена.

— Они носят фамилию отца, Ван, — говорит папа. — А зовут их Чан Ю и Чан Ва.

— Что это означает? — спрашиваю я.

— Ах, — папа рисует на стекле воображаемые иероглифы. — Один имя означать Весенний Дождь, другой — Весенний Цветок, — объясняет он по-английски, — потому что они родиться в весна, и, конечно, дождь сначала, цветок потом, в такой порядок девочки появиться на свет. Твой мама настоящий поэт, да?

Я киваю и вижу, что тетушка тоже кивает, но, кивнув, больше не поднимает головы. Она глубоко и шумно дышит. Она заснула.

— А что означает мамино имя? — шепотом спрашиваю я.

— Суюань, — говорит папа, и опять рисует невидимые иероглифы на оконном стекле. — Как она писать этот по-китайски, означать Заветный Желание. Очень красивый имя, не так простой, как называть цветок. Видишь первый иероглиф, значить «навсегда никогда не забывать». Но можно написать «Суюань» по-другой. Звучать одинаковый, но значение противоположный. — Его палец вычерчивает другой иероглиф. — Первый часть выглядеть такой же: «навсегда никогда не забывать». Но если последний часть добавить к первый, все вместе значить «затаить обида». Когда твой мать сердиться на меня, я сказать, ее имя должен быть Обида. — Папа смотрит на меня со слезами на глазах. — Видишь, я тоже очень умный, да?

Я киваю, пытаясь придумать, чем бы его утешить.