Книга Волхвы - Всеволод Соловьев

Между тем Щенятев настаивал и требовал:

– Если я не могу сам, – помогите вы мне! Калиостро скрыл свою досаду и сказал:

– Хорошо, я помогу вам, я отправлюсь вместе с вами к графине!.. Но помните, что надо, чтобы мы были одни с нею, без посторонних…

Щенятев от отчаяния, уныния и тоски сразу перешел к необузданной радости. Он до боли жал руки Калиостро, благодарил его и задыхаясь шепелявил:

– Граф! Нет ничего легче!.. и именно сегодня. Сейчас едемте, сейчас!.. Ведь я вам говорил, что ее трудно теперь видеть: известие о смерти этого Зонненфельда на нее как-то удивительно подействовало. Я не могу понять, отчего это, но это все знают и видят… Она изменилась, похудела, всегда печальна и почти нигде не бывает. К ней тоже попасть трудно. Но я ее встретил два дня тому назад и говорил ей о женской египетской ложе. Я заинтересовал ее. Она разрешила мне быть у нее сегодня вечером и подробно ей передать все… Она непременно хочет поступить в ложу…

– Я на это и рассчитывал! – почти про себя проговорил Калиостро.

– И она сказала, что будет одна! – вне себя от восторга воскликнул Щенятев. – Едемте же, граф, скорее!.. Нельзя терять ни минуты… Она мне только будет благодарна за то, что я явлюсь с вами, именно с вами!

Калиостро склонил голову, загадочно усмехнулся и потом медленно, но решительно сказал:

– Хорошо… едем.

II

Елена действительно ждала князя Щенятева. Ждала она его на этот раз даже с большим нетерпением, несмотря на то что он все более и более становился для нее несносен, что в его присутствии она постоянно теперь испытывала какое-то неопределенное, но очень неприятное и тяжелое ощущение. Он не ошибся, говоря Калиостро, что заинтересовал ее женской египетской ложей.

После разговора с ним она весь день продумала об этой ложе и решила вступить в нее непременно… Она ухватилась за эту возможность, как за последний якорь спасения. Невольно мечтала она о том, что с помощью таинственного посвящения приобретет тайные знания и они помогут ей достигнуть того, чего естественными, человеческими средствами, очевидно, ей нельзя достигнуть.

Елена была глубоко несчастна. Щенятев говорил, что со времени смерти Зонненфельда она изменилась, похудела, что все это замечают. Но никто не замечал перемены более глубокой, происшедшей с нею за последнее время, или, вернее, никто не определил, не мог определить ее.

Смерть Зонненфельда на нее вовсе не подействовала. Какое дело было ей до этого чуждого для нее человека? Она могла только пожалеть о нем, как пожалела бы о всяком, кого знала и кто неожиданно умер.

В иное время и при других обстоятельствах, конечно, ей пришлось бы поглубже задуматься, узнав об этой смерти, и разобрать, не было ли ее вины перед этим человеком, не способствовала ли она так или иначе его преждевременной смерти? Но в том состоянии, в каком она теперь находилась, она не могла ни о ком и ни о чем думать, была исключительно поглощена своей собственной внутренней жизнью, своими муками, терзавшими ее все сильнее.

Не смерть Зонненфельда прибавила этих мучений, а те обстоятельства, при которых она о ней узнала. Кто принес ей первое известие? Молодая, красивая девушка, одна из новых фрейлин императрицы. Но она узнала в ней ту красавицу, образ которой видела в таинственном графине с водою, ту красавицу, которой страшилась пуще всего в мире. Ведь она о ней думала непрестанно, ее прелестное юное лицо преследовало ее, как самое страшное, невыносимое видение.

Она старалась забыть это лицо, старалась убедить себя, что оно только почудилось ей, что оно было бредом ее воображения, что его не существовало в действительности. И ей удавалось иной раз довести себя до этого убеждения, забыться, успокоиться на некоторое время…

А тут вдруг не в таинственной грезе, не в обольщении чародея, а наяву, при свете дня явилась к ней эта страшная женщина – и уже нельзя было себя обманывать, нельзя было убеждать себя, что это только одна случайность…

Нет, теперь она знала, знала наверное, что у нее есть смертельный враг и что этот враг ее погубит…

И она не выдержала. Жизнь, проведенная ею по большей части в высших и придворных сферах, и обстоятельства этой жизни приучили ее к большой сдержанности, к строгой выдержке, к безупречному умению владеть собою. Этому же должно было научить ее и ее большое самолюбие, ее врожденная гордость. Она могла вынести очень многое, могла подавить в себе глубокие сердечные муки и не дрогнуть, не выдать себя ничем постороннему человеку, а уж тем более врагу. Но при взгляде на прелестную девушку, явившуюся перед нею, она забыла все, была побеждена и уничтожена сразу. У нее хватило сил единственно на то, чтобы отказаться ехать к императрице, объявив себя больною.

Когда молодая фрейлина увидела, что она действительно больна, что она почти без чувств, и хотела помочь ей, Елена снова нашла в себе силу проговорить:

– Благодарю вас, мне ничего не надо… я лягу.

Она нашла в себе силу подняться, дойти до двери, отворить эту дверь и запереть ее за собою. Но едва дверь была заперта, силы ее оставили – и она упала тут же на пол, уже окончательно теряя сознание.

Ее обморок был продолжителен, и никто не знал о нем, никто не пришел ей на помощь. Наконец она сама очнулась, но долго еще сидела на полу, у самой двери, с почти безумными глазами, с единственной мыслью, безжалостно и отчаянно стучавшей ей в голову:

«Она существует… она здесь, все кончено… я погибла!»

Несколько дней Елена чувствовала себя настолько слабой, разбитой, как-то совсем униженной, что не могла встать с кровати. Она целыми часами лежала, не поднимая головы, и почти не принимала никакой пищи.

Когда князь Калатаров, узнав о нездоровье дочери, пришел к ней, он не на шутку испугался. Она лежала бледная, ее великолепные глаза стали огромными и неестественно блестели; ее взгляд делался просто страшен.

Князь спрашивал ее, но она глядела на него и не отвечала. Она, очевидно, не слышала его вопросов.

Он послал за докторами. Доктора приехали, ничего не поняли, но прописали какое-то лекарство и успокоили князя, сказав ему, что у его дочери, очевидно, было внезапное потрясение, но что это ничего, что все пройдет через дня два-три.

И князь успокоился. Теперь он уже знал, какое именно было потрясение у его дочери. Зонненфельд умер! Эта смерть была будто насмешкой судьбы над Еленой. К чему теперь оказался весь этот скандал, трудный, тяжелый развод? Без всякого скандала Елена была бы теперь свободна и безупречна. Она по праву носила бы фамилию графов Зонненфельдов, получила бы после мужа значительное состояние. Она была бы теперь одною из самых лучших и привлекательных невест в России. Только бы несколькими неделями раньше умер граф Зонненфельд, до окончания развода, – и в таком даже случае было бы несравненно лучше. Но он умер именно тогда, когда развод был произнесен, утвержден, все было окончено…

Елена не могла не ужаснуться такой насмешке судьбы, и князь объяснил этим ее болезнь.