Книга Лоскутный мандарин - Гаетан Суси

— Поди-ка сюда, дружок, — сказал он Ксавье, — не надо бояться!

Ксавье подошел к нему, семеня негнущимися ногами, прижимая к груди ларец.

— Я ничего такого не делал. А что случилось?

Только теперь подручный заметил то, что осталось от всемогущего магната. Он был ошеломлен.

Бампли дал парнишке время прийти в себя. Он попросил, чтоб ему подвинули кресло, раскурил погасшую сигару. Рядом с ним сгрудились все присутствующие. А Бампли теперь наслаждался подробностями одного из самых значительных эпизодов своей карьеры. Ему всегда хотелось играть роль сыщика, одерживать верх над преступниками, защелкивать им на запястьях наручники, получая ни с чем не сравнимое удовольствие от их поражения.

— Ты не мог бы мне сказать, — начал он вкрадчиво, — что ты делал в туалете господина Кальяри? А?

Кровь прихлынула к лицу Ксавье. Он, казалось, был совершенно сбит с толку, и от этого сидевший перед ним человек даже слегка побледнел. Скосив глаз, Бампли внимательно наблюдал за подручным, силившимся осознать то, что не укладывалось ни в какие рамки. Ксавье внимательно изучал свои пальцы, как будто хотел проверить, сколько их росло у него на руке.

— Ну, хорошо, — начал он (снял шляпу и, смутившись, снова ее надел). — Понимаете, дело в том, что мне понадобилось, видите ли, такое со всяким может случиться, надобность у меня была такая. Вот и все. Сходить мне было нужно. Может быть, это от укрепляющего лекарства, что я выпил. Ну вот, я и пошел туда. А там, надо вам сказать, все было занято. Я общий туалет имею в виду. А ждать, понимаете, я уже никак не мог, возможности такой у меня не было. Поэтому я и решил облегчиться здесь, в служебной части, то есть в туалете, потому что я про него знал. Я здесь раньше несколько недель работал. Вот и все. Никак не мог, так сказать, сдержаться.

Ксавье говорил тихо, как ребенок на исповеди, к которой он относится всерьез. При этом он нервно теребил галстук-бабочку.

Бампли не мог не признать, что алиби его было вразумительным, поскольку сам он, когда сильно приспичит, часто обнаруживал, что все туалеты как назло бывают заняты. Но он был не из тех, кто быстро сдается. Особенно после того, как Лоренцо Макфарлейн нашептал ему что-то на ухо. Сразу после этого Бампли спросил:

— Ты, видимо, задолжал господину Кальяри большую сумму денег?

— Господину Кальяри? Да, это правда, он дал мне пачку долларов.

А потом ему не захотелось, чтоб они мне принадлежали. И кроме того, я уже много из них потратил. Он хотел, чтоб я их ему вернул.

— И что дальше?

— Я не мог. Можно сказать, у меня был большой долг.

— Вот как! — сказал Бампли, взглядом призывая остальных в свидетели.

Он встал с кресла и, крадучись как кот, приблизился к Ксавье. Потом стал перед ним расхаживать из стороны в сторону.

— Скажи мне тогда, почему он тебе дал те купюры? А? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— За мою лягушку, — после паузы признался Ксавье, сжал кулаки и опустил от стыда голову.

— И ты проткнул ему глаз кочергой и убил, чтоб не возвращать свой долг! — проговорил Бампли с несокрушимой убежденностью, помахивая при этом сигарой перед носом.

— Убил? Меня?

— Не тебя, его!

— Это злостная клевета! — раздался крик слепца, который только что появился в дверном проеме, приведенный наверх своим ксавьерианским инстинктом.

Ксавье округлил глаза и в недоумении тряхнул головой. Что все это могло означать?

— А если это был не ты, тогда как ты объяснишь нам происхождение этих следов крови на твоем пиджаке?

Ксавье объяснил, что у него не все в порядке со здоровьем. Что время от времени ему приходится сплевывать нехорошую кровь, которая в нем скапливается, и так далее, что это все из-за чахотки и потому иногда капелька-другая обязательно попадает ему одежду. Детектив решил, что ответ паренька был совсем неплохим!

— Господа, — сказал он собравшимся, которые с напряженным вниманием следили за ходом беседы, завороженные самообланием Бампли. — Этот молодой человек убил кочергой своего кредитора в состоянии невменяемости потому, что не был в состоянии расплатиться с долгами.

— Это клевета! — снова крикнул слепой. — Этот ребенок святой! Он невинен! Вы обвиняете невиновного!

Бампли пренебрежительно махнул рукой, будто хотел сказать «Пусть себе надрывается».

— Кроме того, он очистил сейф, стоящий в конторе нашего друга и спонсора. — Пухленький коротышка обернулся к Ксавье.

Что было в этом сейфе?

Ксавье пожал плечами.

— Доллары? — высказал он предположение, преисполненный доброй воли.

— Вот видите! Откуда тебе это известно?

— Не знаю. Я только высказал предположение.

— Тогда я тебе скажу. В сейфе лежали доллары, предназначенные для выплаты призов участникам турнира. А ты их украл! И хочу вам сказать, господа, что он спрятал эти деньги в коробку, которую держит в руках.

Он показал на ларец Страпитчакуды.

Слепец даже взвыл от негодования: «Позор! Какая низость! Мь клевещем на невиновного! Постигнет нас кара небесная! Стыд и срам!» — и, сжав в объятиях плюшевую свою собачку, стал от горя раскачиваться из стороны в сторону.

Бампли схватил ларец и попытался вырвать его из рук Ксавье но подручный вцепился в ящик изо всех сил.

— Ее нельзя беспокоить, она плохо себя чувствует! — упирался Ксавье, по-утиному гнусаво выговаривая слова, потому что в пылу борьбы Бампли зажал ему нос.

Как мы знаем, к кабинету примыкал туалет. Но еще в том кабинете было что-то типа кладовки или чулана, и заглянуть в то подсобное помещение никто даже не удосужился. А оттуда вдруг появился человек, обратившийся к собравшимся в кабинете людям в самой что ни на есть изысканной манере.

— Позвольте, господа. Я должен уведомить вас о том, что вы совершаете сейчас весьма серьезную ошибку.

— Рогатьен Лонг д’Эл, — процедил сквозь зубы Макфарлейн.

А Лонг д’Эл держал в руке очень большой шестизарядный револьвер. Итак, кроме Ксавье и Рогатьена Лонг д’Эла в кабинете находились: 1) Капабланка; 2) Маршалл; 3) Бампли; 4) Лоренцо Макфарлейн; 5) слепец; 6) несколько посторонних — всего девять человек. Так что даже шести пуль ему бы хватило, чтоб натворить там кучу неприятностей. Повторять ему поэтому ничего не пришлось.

— Господа, — сказал Рогатьен, обращаясь, в частности, к Маршаллу и Капабланке, — великим мастерам своего дела, к числу которых вы, несомненно, принадлежите, хорошо известна высокая цена наших самых выдающихся творений. Приписывать этому ребенку авторство столь элегантного действия кочергой равносильно оскорблению моего творческого гения. Разве это не так, дорогой гроссмейстер?

— Я целиком и полностью разделяю вашу точку зрения, — вежливо ответил Капабланка.