Книга Зверь с той стороны - Александр Сивинских

…Тот самый "прошлый раз" в Серебряном выдался для Кости не слишком удачным. А я оказался об этом случайно осведомлён. Было так. Почти одновременно с Костей появились в Серебряном парень и девушка. Столичные штучки, молодые и красивые. Особенно девушка. Она была прелестна, прелестна! По понятным причинам главное внимание я обратил на неё. Тем летом как раз тесть готовился сразиться за председательское кресло, Ольга повышала квалификацию на очных курсах в далёком граде Петра Великого, тёща нянчилась с внучкой и домашним хозяйством… Ну, а мне выпал редкий случай отгулять отпуск в июне. В дополнение к отпуску достался мне огород. Со всеми сорняками, колорадскими и прочими вредителями сельскохозяйственных культур, с окучиванием, поливкою и так далее. Словом, в Серебряном я проводил массу времени.

Сперва юные дачники меня заинтересовали весьма и весьма. Интеллектом не обижены — по лицам видно, да и внешне симпатичные. А девушка, как я уже отмечал, вообще!… Начал к ним наведываться ("Я, эта, тутошня антеллигеция, значить. Просвещенный, сиречь, золотарь, во как!"), беседовать на различные темы. Литература, поп-история, поп-футурология. Девушка Катя категорически отмалчивалась, зато брат её, Никита, выдавал оптом и в розницу резкие, но интереснейшие (и, насколько могу судить с высоты своей, эта, эрудиции, чертовски оригинальные) суждения. Но что примечательно — чем дальше, тем всё меньше они мне нравились. Оба. От них словно бы исходила какая-то недобрая, жутковатая, дьявольская сила. Девушка прямо обжигала своей сексуальностью. Но не видимой, а скрытой, потаённой, отчего ещё более притягательной. Честно признаюсь, я вожделел её до болезненной ломоты в известных местах. Грубая, звериная похоть. Чувствуешь себя полнейшим скотом, но это даже нравится, вот что страшно. А Никиты я вскоре и вовсе стал опасаться физически. Трудно объяснить. Говоришь с ним, говоришь и вдруг ловишь себя на ощущении, что не с человеком разговариваешь, а с адской машиной, под человека замаскированной. И она, того и гляди, взорвётся. Сумасшествие какое-то…

Кроме того, они напропалую курили травку.

Вот к ним-то в оборот и попал наш Костик. Ничего удивительного — Катя его увлекла, зачаровала, он влюбился без памяти. А Никита заинтересовал как сильный, умный, ироничный, но в то же время ничуть не высокомерный взрослый товарищ. Наверное, Косте хотелось иметь как раз такого старшего брата. Запредельным напряжением воли пересилив стойкую интеллигентскую деликатность, я вмешался. Предложил Никите оставить парня в покое. Он расхохотался мне в лицо, наговорил целую кучу остроумных слов, являющихся, по сути, очень обидными оскорблениями, а напоследок обозвал кликушей и уже открытым текстом послал. И я, махнув рукой, пошёл. Что с ним, драться, что ли?

Спустя день-другой, ввечеру, копаясь среди картофельных грядок, я услышал вроде как выстрелы. (Да, дело было, конечно, опять-таки в Серебряном.) Подозрительные хлопки донеслись со стороны заброшенной школы, где квартировали Никита с Катей. Я завёл мотоцикл и помчался туда. Думал, они застрелили Костю. Или Костя их. У школы стоял работающий «УАЗ» с распахнутыми дверьми, пустой. Я спешился, не решаясь войти. Выстрелы не повторялись. Потом мимо меня промчался и нырнул в школу здоровый пушистый пёс. Послышалось глухое собачье рычание, звуки борьбы, проклятия, вскрики, полные боли.

В школьном окне возникла странная и страшная фигура. Как мне показалось, не вполне человеческая. Я видел её примерно от середины бёдер и выше. Первым делом бросались в глаза гениталии существа — непропорционально огромные, ОГРОМНЫЕ багрово-чёрные волосатые гениталии самца в состоянии эрекции. И ещё бросалась в глаза чудовищная телесная худоба и гнетущая телесная диспропорция. Словно костяк с деформированной грудной клеткой и сдвоенным (а то и строенным) гребенчатым позвоночником туго обмотали и перевили избытком сухожилий и вен, а затем обтянули коричневатой сухой и жёсткой кожей, почти напрочь забыв о мускулатуре. Во втянутом треугольнике живота, там, где сходится нижняя пара рёбер, сгустились тени, и казалось, что оттуда торчит шляпка большого гвоздя. Узкий кровянистый рот кривила гримаса, могущая быть улыбкой. Болтающийся нос был как мягкий искривлённый хоботок-клюв; глаза — как две металлические занозы; крошечный череп, изрытый бороздами, с надувшимися под кожей кровеносными сосудами — как поросший редкой щетинкой грецкий орех. Кошмарную фигуру освещало красное закатное солнце.

Наверное, окажись на моем месте кто другой, перепугался бы до пожизненного заикания. А мне почему-то не было страшно. Словно я уже встречал когда-то (в прошлой жизни? во сне?) таких чудовищ и знал, как с ними держаться и знал, чего от них ждать. Потом наваждение схлынуло, отступило. Я понял, что это всего лишь Костя. Измочаленный, без одежды, с потемневшим лицом и запавшими глазами, — Костя. Проклятые дачники сотворили с ним что-то очень, очень скверное.

Стараясь поддержать его дух, я шутовски поклонился. Он скользнул по мне взглядом, но, кажется, не узнал. И вдруг, неловко покачнувшись, перевалился через подоконник и рухнул в крапиву. Следом из окна выскочила собака. Костя, тоненько взвизгивая, катался по крапиве и всё не мог подняться. Наверное, его крепко одурманили наркотиками или другой гадостью, и он утратил всякое соображение, всякую ориентацию.

"Позвольте-ка, подсоблю вам, мистер, — продолжая по инерции шутить, приговаривал я, вытаскивая его из крапивы. — Приветствую ваше славное возвращение в мир людей из галлюциногенного ада". Он с силой оттолкнул меня и, шатаясь, вперевалку бросился прочь. Проследив взглядом его путь до бабкиного дома, я вскочил на мотоцикл и, что было скорости, дунул из Серебряного. По счастью, никто рядом со школой меня не зафиксировал, так что я избежал неприятной роли свидетеля по делу о тамошней стрельбе и прочих безобразиях. Назавтра же покинул я и Петуховку, отправившись в Питер. Причина была уважительная — навестить жену, у которой как раз началась экзаменационная сессия. Поддержать духовно и гормонально.

Словом, натерпелся парень в то лето, не позавидуешь. И если он был не совсем без памяти, если знал меня, как очевидца, то был я для него раздражителем хуже язвенной болезни. Ведь одна моя физиономия должна была пробуждать в нём такие воспоминания, которые стараются забыть навсегда. Или окружают сдобной ложью, самообманом, в который постепенно, со временем начинают верить и сами.

(Показателен анекдот. Отец рассказывает сыну о беспокойной, героической молодости."…И поймали нас с товарищем враги и поставили к стенке, расстреливать. Перед нами взвод солдат с винтовками, перед нами офицер с саблей; взмахнёт — и грянет залп. Тут офицер вдруг смеётся гадко и цедит с издёвкой, что тот из нас, кто всему взводу и ему первому сделает прямо здесь… Ну, короче, низменное удовольствие доставит, того помилуют и на волю отпустят. И дрогнул мой приятель и забыл, что он мужчина и воин, и унизился, спасая шкуру… Н-да…" — "А как же ты, отец?!" — "Я-то?… А меня, сынок, расстреляли…")

Что тут добавишь? Со всяким бывает, убеждён: всплывёт подчас в памяти такой прах, что и вправду кажется — уж лучше бы расстрел…

Приехали, поздоровались. Костя забрал у Николая ключи от бабушкиного дома, отправился свои артефакты собирать. Дама сердца за ним, и Музгар за ним. Люську мы только видели. Хвост трубой, и — дуй не стой! Былых подружек навещать, былых недругов гонять.