Книга Тибетское Евангелие - Елена Крюкова

Ярко-желтый янтарный глаз горел в черной маске яка — маску могли поднять лишь два монаха, так тяжела была она.

Из комнат, погруженных во мрак, двигались медленно к полудню, к свету, бьющему из открытых дверей, монахи и послушники, все насельники каменного улья. Каждый шел в маске. Зубы неведомых чудовищ скалились. Дикие лики увенчаны коронами. Цари. Владыки этой голой, жестокой земли. Кого они защищают? Их любимого Будду? От кого?

Разве Богу потребно воинство, чтобы защищать Его?

Шли, шаркая подошвами сандалий по каменным плитам, старики; шли легко и беззвучно налысо обритые мальчики.

Это уже не люди. Каждый, надев маску, обратился в одного из Восьми Ужасных.

Исса и Розовый Тюрбан стояли в коридоре, глядели на молчаливое шествие масок.

Страшная маска Чамсарана, великого Ужасного, первого воина армии Будды, поклонилась гостям.

— Ты наденешь маску Памбы! Будешь плясать с нами!

Исса поднял ладонь. Так он делал всегда, когда хотел молча говорить с человеком, я знал.

Ужасный Чамсаран сделал вид, что не понял Иссу.

В расшитых золотыми травами халатах вперед выступили два монаха; в руках они несли маску, у нее было шестьдесят четыре зуба, четыре глаза — два красных и два синих — и на щеках два выкрашенных золотой краской деревянных скорпиона. Исса усмехнулся. Поднял вторую ладонь. Монахи пошатнулись, встали как вкопанные. Чамсаран взял из рук монахов маску и, задыхаясь, протянул ее Иссе.

— Надень.

Исса молча стоял. Потом вытянул руки, и маска легла в них.

Так стоял со страшной древней маской, и плакал я над участью Господа моего, летая под потолком.

Чамсаран пошел вперед. Монахи за ним. Исса и Розовый Тюрбан двинулись вслед за монахами. Исса прижимал маску к груди и животу. Его улыбка реяла над людьми, что сейчас волей своей обратят себя в зверей и духов.

Вышли во двор монастыря. Солнце убивало лучами. Пронзительно гудели трубы, именем ракдун; их волчий вой, протяжный крик был далеко слышен в прозрачном холодном воздухе. Монах, одетый женщиной-богиней, Белой Тарой, ударил железным трезубцем о меч монаха в маске белобородого старика. Длинная седая борода бежала по ветру языком поземки, завитком метели. Лязг, и еще лязг, и еще звон!

По двору прыгали скелеты.

Внутри скелетов живые люди, я знал; обман был столь велик и страшен, что даже я, Ангел Господень, содрогнулся.

Треугольные флаги с кистями мотались на ветру. Куски шелка, расшитые синими, золотыми, кровавыми нитями. Зубы масок наружу, ухмыляются раззявленные рты. Зубы лиловые и алые, рты горят суриком и кармином — будто человека маска сейчас съела.

Исса стоял у стены. Держал в руках страшную маску.

Розовый Тюрбан сел на корточки. Сложил губы в трубочку. Он так удивлялся.

Восемь Ужасных выходили из дверей монастыря поодиночке и вливались в жуткую подземную пляску скелетов.

Золотые ребра, черная ткань, белая кость черепов.

В прыжках сгибаются суставы. Звенят друг о друга мертвые позвонки.

Танцуй со смертью! Пей с ней. Гуляй с ней. Обнимай ее. Люби ее. Все равно она всех возьмет, и все будут возлюбленные ее.

Яркие шелковые плащи Ужасных — Эрлик-хана, Охин-Тенгри, Цаган-Махакалы, Дурбэн-Нигурту, Чамсарана, Нам— сарая — взвивались в воздух, били танцующих по коленям и животам.

Царь-маска, Махакала, стоял в круге пляшущих.

Синие клыки торчат изо рта до подбородка. Глаза как два облупленных крутых яйца. Вылезают из орбит. Вращаются дико. Клянусь, с зубов Махакалы капала слюна.

Исса, не пляши с ними. Исса, это звери! Не люди! Звери!

Исса услышал сердцем мой крик. Поднял голову. Я увидел его светлые, широко расставленные над смуглыми скулами глаза без дна.

Глазами сказал мне: «Звери чище и лучше. Здесь боги жесточе зверей. Зверю я сыграю на дудке и спою, и он станет человеком».

Держал в руках маску последнего Ужасного, Памбы.

Я видел, как в залитый светом двор, выложенный белыми булыжниками, выходили иные танцоры. Облаченные в маски зверей. О да, вот оно, зверье царство. Где тут человек? Нет места для человека. Только звери и боги! Больше никто!

Мотая головами, вышли люди-лошади. Гривы путались, ветер приклеивал их к зубам Ужасных. Монахи, изображаю щие лошадей, приседали, расставив колени. Рослый монах в маске волка вышел с кнутом, поднял его, взмахнул им, кнут опустился на спины несчастных лошадей, они заржали, забили копытами, попадали на камни.

Выше поднималось над праздником жестокое, равнодушное солнце. Выбежали люди, наряженные в козьи и овечьи шкуры. Они бегали, блеяли, топали, терлись шерстяными белыми, черными боками о локти и колени Ужасных, молили сохранить им жизнь. Человек-волк шагнул, выхватил из-за пояса нож-пурбу, и на камни полилась козья, баранья, овечья кровь.

Овечья? Человечья?! Никто не знал. И я не знал, молясь под небесами.

Прислужники в черных одеждах утащили недвижные конские ли, людские тела. Кровью залиты булыжники. А может, это вино? Или сок целебной ягоды годжи, тибетского барбариса?

Ложь, обман. Представление, лицедейство. Человечий театр, зверий обычай. Зачем мой Господь внимательно, улыбаясь, так спокойно и светло глядит на это?

Гремела музыка. Гудели ракдуны и ганлины. Звон и стон стоял в золотом воздухе. Монахи, что сидели на крыше и стояли вдоль стен внутреннего монастырского двора, дули в дунчены, били в бубны, трещали трещотками, ударяли кулаками в огромные круглые барабаны, обтянутые черной кожей.

Я заметил: иные дудки сработаны из длинных костей. Пригляделся. Берцовые кости человека. И человек сделал из мертвой кости дуду, и дул в нее, и выдувал отчаянную, храбрую, живую музыку.

За лошадьми, которых зарезали пурбой, выбежали черные яки. У яков человечьи ноги. Четыре, шесть, восемь ног. Под черными ячьими шкурами — люди. Вы плохо притворились зверями. Я вижу: вы танцуете и поете, вопите и кричите по-дикому, по-лесному, но вы люди все равно, и вам не потягаться с миром природы, откуда вы родом, но забыли выход из ее лона.

Люди, вы забыли роды свои! Зато вы хорошо запомните смерть свою, когда будете умирать.

За черными яками вышел огромный белый як. А может, это белый бык! Башка — перевернутая пирамида, рога — великанские трубы, из них монахи на крыше монастыря по утрам выдувают крики о помощи равнодушным небесам. Бык горой встал посреди двора. Огромен; выше всех. Человек, одетый белым быком, стоял на ходулях.

Навстречу белому быку медленно, грозно, покачиваясь на нетвердых сухих ногах, вышел черный бык. «Чойджал, Чойджал», — вздымались, вспыхивали вокруг голоса, крики, шепоты. Черный Чойджал подошел к Белому Быку, и они глядели друг другу в глаза, пытаясь побороть друг друга взглядами.